Всегда хотелось видеть хоть какие-то плоды, потому что возникало такое ощущение, что работали просто вхолостую. К тому же представители администрации говорили, что мы зря это все затеяли, потому что те, кто пробыл здесь два года – это люди уже деградировавшие, и с ними бесполезно вообще о чем-то говорить.

Отец Трифон утверждает, что в итоге увидели обратное. Со временем, не сразу стало это понятно, а лишь когда начали приходить письма с зон. Конечно, большой процент писем – это просьбы о помощи. Кстати, нам на Соловки тоже приходят письма по десять страниц, где написано: «Я верующий, читаю Библию», дальше рассказ автора письма, какой он христианин, а в конце идет список: «а в целом я нуждаюсь в сгущенке, 2 кг печенья…» и пр. Все предыдущее было просто прелюдией к списку. Некоторые, напротив, сразу пишут: «Не подумайте, что мне что-то нужно, поэтому сразу говорю – ничего мне не присылайте…». Возможно, и это своеобразная тактика с дальнего захода…

Но отец Трифон говорит, что начали приходить письма, из которых стало понятно, что плоды все-таки есть. Эти письма невозможно было читать без слёз. Были такие, в которых люди признавались: «Вначале мы были с вами не согласны, считали, что вы говорите не то, но впоследствии попали в такие ситуации, что вспомнили то, о чем вы нам говорили…».

У многих людей произошла переоценка ценностей и начался путь к духовному возрождению.

После лекции я попросил отца Порфирия, наместника и игумена Соловецкого монастыря, так как когда-то он был казначеем в Лавре, дать мне какой-нибудь контакт, чтобы возможно было выйти на отца Трифона. Съездить и с ним лично поговорить не получилось – общались только по телефону. Он хотел свозить на место своего служения, потому что, по его словам, «этого не понять, пока ты там не побудешь».

Надо сказать, что преступный мир – это мир совершенно особый: у многих заключенных есть некий дар своеобразного видения. У некоторых людей в застенке этот дар развивается очень быстро благодаря тому, что они там оказываются в стесненных обстоятельствах.

Буквально через несколько минут после того, как человек входит в камеру, такие люди уже понимают, кто пришел и с чем. Поэтому как бы кто ни пытался выглядеть «добрым дядей», они мгновенно чувствуют фальшь и авторитет теряется. Поэтому к этим людям нельзя ходить ради галочки, им невозможно солгать. Человека понимают и принимают только тогда, когда он искренен.

Отец Трифон отмечает, что и опыт общения с подобными людьми нарабатывается не сразу – ведь не сразу дерево вырастает из семечка, – и здесь так же, все приходит с годами.

И он заметил, как эти люди, искаженные атеизмом, борьбой с религией, как они начинали меняться. Вследствие чего это происходило? «Увидели практически, когда вроде бы из такого преступного мира: убийцы, насильники, грабители, законченные алкоголики пишут нам письма с зоны, письма, которые нельзя читать без слез, стали на исповеди искренне плакать, но (подчеркиваю) только после того, когда увидели, что они нам небезразличны, что их судьбы нас волнуют».[11]

Отец Трифон говорит о том, что брать на себя человеческое горе – это очень непростое дело. В духовничестве есть такой аспект, когда ты берешь на себя горе другого человека, но рекомендовать подобное никому не следует – как это происходит, логически не объяснить, что-то происходит мистически, старцы обладают этим даром.

Когда приходит человек, который находится на грани самоубийства, в страшной депрессии, его мучают какие-то страшные помыслы, он приходит к старцу, делится своей проблемой. А старец ему на это отвечает: «Иди, погуляй…» – «Что, ничего мне не скажете?». И человек уходит расстроенным, что ему ничего не сказали.