— Теперь смотри, что ты наделал. Это ведь твоя вина. Что Лиза превратилась в мою шлюху.

Лицо Варшавского побагровело.

Еще минуту назад он терялся в догадках, где же его прелестное чадо.

А теперь все оказалось так банально и грубо.

Что он не мог поверить в правду.

Скрипел зубами. Сжимал кулаки так сильно, что был слышен хруст перстней на пальцах.

Герман пылал ненавистью.

Он хотел убить меня без промедлений.

Но проблема в том, что я убью тогда и Лизу.

— Ты жмур, Анвар! Ты жмур! — повторял упырь, сотрясая воздух. — Я буду убивать тебя медленно! Я срежу с твоей морды шкуру и сделаю маску! Буду мучить тебя так долго, что ты начнешь молить меня о смерти! Ты будешь молиться на пулю в лобешник! Ты слышишь меня, сука?! Ты слышишь, Камаев?!

Но у меня внутри даже не дрогнуло.

Все эти вопли звучали как мелодия. Для меня они были музыкой. Потому что я к этому шел. Я этого ждал.

Я мечтал о дне, когда Варшавский будет в отчаянии.

Когда старика накроют эмоции. От осознания своей беспомощности.

— Нет-нет-нет… — Я приставил к ее голове пистолет. — Только рыпнись — я нажму на спусковой крючок.

— Я тебя спалю, как и твою плаксивую мамку!

Это было жалко.

И абсолютно предсказуемо.

Старые приемы на меня уже не действуют.

— Ты ничего не контролируешь, пидор. Теперь условия диктую я. И если ты не хочешь по-хорошему — давай тогда по-плохому… Застрелить твою малышку?

Я вжал холодный ствол в эту хнычущую башку.

И был готов стрелять.

Но Герман не мог мне позволить.

В отличие от меня тогда — с матерью — у него был выбор. Он имел возможность повлиять на исход.

Поэтому вцепился в шанс, как тонущий — за соломинку.

— Нет! — выкрикнула эта тварь.

Вот только я не послушал.

Вместо этого нагнул девчонку.

Вжал ее щекой в стеклянный стол.

И приставил к виску заряженный пистолет.

— На счет три, — сказал я и характерным движением снял предохранитель. Это предвещало скорый выстрел. — Раз…

— Стоп! — орал Варшавский.

И пытался прорваться на нашу сторону.

Но в рыло смотрели автоматы Камаевых.

Умар костьми ляжет, но не подпустит его ближе.

— Два… — продолжал я отсчет.

И слышал всхлипы девочки в моих руках.

Она тряслась от страха. И готовилась к худшему.

А вот сам я кайфовал.

Мне уже давно не было так хорошо, как в то мгновение.

— Открыть огонь?! — спрашивали Варшавского его шестерки.

А он махал руками, заграждая дочь.

— Нет! Отбой! Не открывать огонь! НЕ СТРЕЛЯТЬ!

Я напряженно выдохнул и произнес:

— Три.

На долю секунды я представил, что он промолчит.

Что Герман ничего не сделает для спасения дочери.

И она бесславно сдохнет как дань за старые грехи отца.

Но когда я решил высвободить пулю из патрона…

Он упал на колени.

И признал мою победу.

Герман взмолился.

Сложил ладони и поднял их к небу.

Только бы я пощадил его родную кровь.

— Не убивай ее, прошу!

Моя рука застыла на оружии возмездия.

Под дулом плакала девчонка. Я едва держался, чтобы не всадить в нее кусок свинца. Настолько приятно было наблюдать за Германом в ту минуту. Смотреть, как он паникует.

Им руководил обычный страх. В глазах читался ужас.

Он был готов на все, только бы я вернул ему малолетку.

И он верил, что это возможно. Не знал о моих планах.

Не понимал, что Лизу я не отдам.

Уже никогда.

18. 18. Незнакомый жар

(Цветана)

Наконец я встретила отца.

Так хотела услышать его голос.

Умоляла Анвара вернуть меня в семью.

Мечтала избежать первого секса. С ним. С этим жестоким ублюдком. По фамилии Камаев.

Отец молился, унижался перед мучителем дочки. Он был готов отдать Анвару все, что тот захочет.

— Умоляю! — плакал он так искренне и горько. Что я сама едва держалась. Чтобы не рыдать. — Отпусти мою бедную Лизочку! Я дам тебе все, чего попросишь! Абсолютно все!