Мамина улыбка, этот луч света, пробилась сквозь тьму, как же сейчас мне не хватает её тепла, её простоты, искренности. «Как я мог не ценить это?» – с болью думал я, вспоминая каждый момент, когда мог сказать «спасибо», обнять, просто побыть рядом.

Каким же я был заносчивым, самовлюблённым. Неудивительно, что у меня почти не осталось друзей. Я всегда считал себя умнее, лучше других. Думал, что мне не нужны «простые» радости, «банальные» проявления любви и дружбы. Слишком поздно я это понял.

В памяти всплыли редкие моменты, когда кто-то пытался пробиться сквозь стену моего высокомерия, пытался протянуть руку дружбы, а я презрительно отворачивался, считая это слабостью.

Просрочка. Срок годности моего существования истёк.

Оно медленно наклонило голову, как хищник, любующийся своей агонизирующей добычей.

Рык чудовища – глубокий, утробный – прошёл сквозь меня, заставив кости вибрировать.

Проснись, Толян… Проснись. Всего лишь кошмар. За пределом боли, за пределом страха, за пределом отчаяния – только эта мысль. Бесполезная молитва.

Я с силой сжал веки, выдавливая из-под них слезы в тщетной попытке рассеять кошмар.

6:15. Противная трель в предрассветной тишине вырвала меня из сна, который, впрочем, уже начал забываться.

«Да заткнись ты!» – простонал я, с силой ударив по будильнику.

Протяжный выдох. Чувство вины – будильник то не виноват.

Пересилив себя, открыл глаза.

Пустая бутылка «Пшеничного» у дивана – немой укор вчерашней капитуляции. Рядом – ее сестры-близнецы, выстроившиеся в ровный ряд, как пустые гильзы после боя. Боя с тоской. Проигранного, естественно.

Старый диван, продавленный до неприличия, с обивкой, вытертой до белизны. Пятно от пролитого кофе – как карта неведомого континента. Мой пост в этой бесконечной войне с реальностью. Спальня, кабинет, столовая – все в одном. Он обнимал меня дряхлыми пружинами, храня в себе призрачное тепло прошлого. Тех дней, когда жизнь еще не казалась такой убогой комедией. Когда я еще верил в хэппи-энды.

Оторваться от него – подвиг. Мышцы заныли в протесте. Комната на мгновение закружилась в безумном вальсе, потом вернулась на место. Шаг. Еще шаг. Каждый – как хождение по канату над пропастью похмелья.

Холодный линолеум. Проснулся окончательно. Мир, пошел на хуй.

Кухня. Выставка одной картины. Название: «Бытовой упадок». Горы немытой посуды – главные экспонаты. Кусок хлеба с зеленоватым налетом плесени – финальный штрих. Натюрморт.

Эдвард Хоппер одобрил бы. Одинокая фигура в лучах тусклого утреннего света, пробивающегося сквозь грязное окно. За окном – безликий город. Поблекшие краски реальности. Серое на коричневом. Холостяцкая жизнь, к которой я так стремился. Вот она. Во всей красе.

Кофе. Крепкий. Черный. Один глоток, второй… Горький напиток обжег горло, напоминая о том, что даже в маленьких радостях есть место боли.

Телефон. Ни сообщений, ни звонков. Прекрасно. Никому не нужен. И сам никого не хочу видеть. Идеальный баланс вселенной.

Бесцельно брожу по интернету. Новости? Политика? Нет, спасибо. Порно? Там тоже сплошная депрессия и безысходность. Кризис жанра.

Доел остывшие сосиски. Допил остывший кофе. Помыл чашку. Маленький подвиг. Бунт против хаоса. Не припомню, когда в последний раз чувствовал потребность в порядке, в ощущении контроля над хоть чем-то.

Тарелка за тарелкой. Вилка за вилкой. Гора в раковине медленно тает. Вытер стол. Выбросил заплесневелый хлеб. Каждое движение казалось бессмысленным, но в то же время приносило странное удовлетворение.

Почти чистая кухня. Почти гордость.

Взгляд в зеркало. Бледное, небритое лицо. Мешки под глазами. Еще не мертвый, но и не живой. «Ну что, Толян, готов к новому дню?» – спросил я у своего отражения. Усталые глаза смотрели с немой укоризной. «Готов не готов, – пробормотал я, выходя из квартиры, – а он уже наступил».