С глубоким вдохом, словно ныряя в ледяную воду, Павел снял резинку с тубуса и осторожно развернул холст. Он был закреплен на легком картонном подрамнике. Размером примерно 50 на 70 см.

Первое впечатление – абстракция. Хаотичное, но удивительно гармоничное переплетение цветовых волн, полос, точек. Никакого явного изображения. Преобладали холодные тона: глубокие синие, как ночное небо над Арктикой, серебристые, переходящие в белый, изумрудные всполохи. Цвета были чистыми, насыщенными, но не кричащими. Они словно перетекали друг в друга, создавая ощущение бесконечного, спокойного движения. Никаких резких линий, только плавные градиенты и мерцающие точки, напоминающие звезды в тумане. Ни тени «Ужаса» или «Ярости». Название «Безмятежность», казалось, полностью соответствовало виду. Но Павел знал – это только оболочка.

Он поставил картину на стол, прислонив к стене. Отступил на пару шагов. Вспомнил Санины уроки. «Расслабь глаза, Паш. Не фокусируйся на деталях. Смотри сквозь картину. Как будто вдаль, за нее. Позволь зрачкам расфокусироваться самим. Ищи вертикальный ритм…»

Сначала ничего не получалось. Глаза упрямо цеплялись за блики, за переливы синего. Мозг пытался найти знакомые формы. Павел заставил себя дышать глубже, расфокусировать взгляд, устремив его в воображаемую точку за холстом. Минута. Две. Картина перед ним начала плыть, расплываться, цвета смешиваться в серую муть. Он уже хотел отвести взгляд от разочарования, как вдруг…

Ощущение было странным, почти физическим. Словно его слегка толкнули в грудь, или земля ушла из-под ног на мгновение. И перед его внутренним взором, сквозь пелену расфокусировки, картина ожила. Вертикальные полосы, невидимые при обычном взгляде, выстроились в четкий ритм. И между ними, как по волшебству, возникло изображение. Не нарисованное, а словно сотканное из самого света, воздуха и цвета.

Он видел… спокойствие. Абсолютное. Это был не пейзаж, не лицо. Это было ощущение. Как будто он парил высоко над землей, в чистейшей синеве бескрайнего неба. Ни звука. Ни ветра. Только безмолвная, всеобъемлющая тишина и покой. Тревога, гнев, боль утраты – все это растворялось, как сахар в горячей воде. На смену приходило глубинное, почти нечеловеческое умиротворение. Он чувствовал, как мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, бешеная гонка мыслей замедляется до тихого ручья. Это было прекрасно. Ошеломляюще. Как глоток чистейшей воды после долгой жажды души.

Но внутри этого покоя, на самой его глубине, Павел ощутил что-то еще. Едва уловимое. Как легкую дрожь камертона. Как далекий гул подземного толчка. Это был… намек. Предупреждение? Некая вибрация, нарушающая идеальную гармонию. Она не пугала, не тревожила напрямую. Она просто была. Как тень от облака на безмятежном небе. Напоминание, что эта гармония – лишь временное состояние, островок в бушующем океане. И где-то там, за пределами этого сияющего покоя, таилась та самая тьма, от которой предостерегал Саня. Тьма его других творений.

Павел мигнул, и видение исчезло. Картина снова стала просто красивой абстракцией. Он стоял, опираясь о стол, чувствуя себя опустошенным и странно отдохнувшим одновременно. Эффект был потрясающим. И абсолютно реальным. Теперь он верил. Верил каждому слову Саниного письма. Сила картин существовала. И «Безмятежность» была лишь проблеском, легкой версией того, на что способны «Ужас» или «Безумие». И где-то в этом городе, в чужих, возможно, уже смертоносных руках, находились эти шедевры ада.

Он подошел к окну, чтобы проветрить голову. Вечерело. Фонари зажигались, отбрасывая желтые круги на мокрый асфальт. Его номер был на третьем этаже, окно выходило на тихий двор-колодец. Павел машинально скользнул взглядом по противоположному крылу гостиницы, по темным окнам, по узкому проходу между домами. И замер.