В письме от 17 октября 1902 года к Артуру Холичеру3, в котором Рильке дает краткое описание своих чувств, также отчетливо прослеживаются основные мотивы, доминирующие в начале «Записок Мальте Лауридса Бригге» и повторяющиеся во многих других письмах того первого парижского периода:
…Есть великие города, которые сами по себе несчастны и опечалены тем, что они велики; при всем их внешнем развитии в них еще ютится крохотная тоска, обращенная внутрь, и шум этих городов не заглушает в них голоса чувства, которое не перестает говорить, что быть большим городом неестественно. Петербург именно такой. Париж не такой. Совсем напротив: Париж полон тщеславия, «украшен блестками», он так бесконечно доволен собой, что блаженно не замечает своего величия и своей ничтожности, которых он не способен различить. По улицам ходят живые люди – их невозможно разглядеть. Первые несколько дней я заходил только в больницы; они скрывались за деревьями на всех площадях – эти длинные унылые дома с широкими воротами и узкими боковыми дверями в высоченных стенах. В витринах магазинов красовались иллюстрации самых страшных болезней, а газеты захватывающе рассказывали о чудовищных преступлениях, обыгрывая их на том языке, который способен на всё, и в который все сенсации вошли как словарный запас. О, как я цеплялся руками и зубами за то немногое, что было иным. Особенно за Родена, пожилого и величавого. За вещи, которые он создал, за молчаливые камни, рыдающие в глубины себя.
Второе пребывание Рильке в Париже проходило под знаком Родена, во время которого он даже некоторое время выполнял функции личного секретаря скульптора. Первое письмо, которое он написал Кларе Рильке (13 мая 1906 года) после разрыва с Роденом, показывает, что он уже научился смотреть на Париж другими глазами; близкая связь между его первыми парижскими впечатлениями и образом Мальте Лауридса Бригге также хорошо просматривается из этих строк:
Париж, яркий, шелковистый, поблекший раз и навсегда, до неба и вод, до сердцевины цветов, под слишком знойным солнцем королей.Париж в мае с его белыми конфирмантками, которые, поблёскивая вуалями, проплывают сквозь окружающих, как маленькие звездочки, у которых есть свои орбиты и сердца, ради которых они возносятся, движутся и сияют.Я думаю о Мальте Лауридсе Бригге, который полюбил бы все это так же сильно, как и я, если бы ему было позволено пережить время своего великого несчастья.
С этим настроением связано и письмо, которое Рильке написал Кларе 19 июня 1907 года, вернувшись в Париж после почти годового отсутствия (большую часть времени он провел на вилле «Дискополи» [Villa Discopoli] на Капри):
…Не знаю, почему на этот раз мне так трудно освоиться и прижиться. Район неплохой, и всё же это снова Париж, который поглотил Мальте Лауридса.
Принципиальное значение имеют и следующие строки, которые Рильке написал днем позже Юлии баронессе фон Нордек-цур-Рабенау:
…Париж, которым я так восхищаюсь и который, я уверен, мне придется пройти, как проходят школу, – это всегда что-то новое, и когда он даёт почувствовать своё величие, свою едва ли не безграничность, он наступает на человека ещё более безрассудно и превращает его в такое полное ничто, что приходится начинать всё с самого начала, смиренно и горячо искать жизнь…
Но только в январе 1909 года, в своей новой квартире в отеле «Бирон», Рильке приступил к работе над окончательным вариантом «Записок», которые он завершил в феврале 1910 года. О том, какое огромное значение имела эта работа для всей жизни и творчества Рильке, свидетельствует письмо, которое он написал из Парижа своему издателю Антону Киппенбергу 2 января 1909 года по поводу своей рукописи: