Картинка перед моими глазами вновь сменяется. Теперь я снова наблюдаю очертания мужчины и женщины. Они стоят около новогодней ёлки, приобнимая друг друга, а рядом двое мальчишек достают из коробки праздничные игрушки и мишуру. Даже не видя их лиц, я понимаю, что сейчас все они улыбаются, и всё у них хорошо.

Чем дальше я листал «миражи», тем более отчётливо становились видимые мной образы. В какой-то момент я даже стал замечать, как из чёрных дымчатых структур формируются элементы их одежды, а в некоторых моментах темнота вдруг замещалась блеклыми яркими красками. Но сколько бы ни прошло времени, на месте их лиц я всегда видел лишь расплывчатое бесформенное пятно.

Изнанка продолжала показывать мне произошедшие здесь когда-то события, воспроизводя моменты, которые она впитала в себя, насыщая свой неутолимый голод. А я, послушно, повинуясь течению «чёрного шума», плыл сознанием по воспроизводимым ей образам, направляясь к неизбежному финалу.

Картинка перед моими глазами сменяется вновь. Я вижу, как сидящая на краю кровати женщина гладит по голове одного из мальчиков – того, который постарше, – и что-то поёт ему. Мальчик периодически кашляет и сипло дышит, иногда неразборчиво что-то бормоча.

Происходит очередная смена кадра, и перед моими глазами возникает новый «мираж». Уже подросшие ребята сидят у телевизора и, активно общаясь, играют в видеоигру. Кажется, что сейчас всё у них хорошо. И что у них всегда всё будет хорошо.

Я продолжаю сменять «миражи» один за другим, фиксируя их в своем сознании и в памяти «пульсатора». И вот, спустя некоторое время, я начинаю замечать, что пространство вокруг постепенно становится всё более темным. Я вновь вижу сидящую на кровати женщину. На этот раз она, нежно обнимая младшего сына, тихо плачет.

В нависшей тишине мальчик шепчет:

«Мам, а дедушка больше не вернется?»

Женщина вздыхает и, гладя его по голове, отвечает:

«Нет, Лёва, дедушка больше не вернется», – и, немного помолчав, добавляет:

«Разве только в твоих снах и воспоминаниях».

Затем она крепко прижимает мальчика к себе и вновь начинает тихо плакать.

«Мам, не плачь! Ну не плачь, пожалуйста!» – едва слышно звучит детский голос.

После этого слегка осунувшийся мальчуган какое-то время смотрит на маму молча. Затем, чуть покачав головой, он тихо произносит:

«А бабушка сказала, что дедушка ушел в лучший мир. Это ведь правда? Да, мам?»

Женщина ничего не отвечает и лишь едва заметно поводит плечами.

Картинка сменяется вновь. Становится тихо.

«Витя, ну ты опять?! – уставший и слегка раздражённый женский голос нарушает тишину. – Если с завода выгнали, то сразу нужно в запой уходить? А дети у тебя жрать на что должны?!»

В ответ звучит лишь неразборчивое бормотание. Появившиеся на пару секунд силуэты двух взрослых стремительно исчезают.

Пространство вокруг ещё более ощутимо темнеет. Я начинаю чувствовать лёгкую головную боль, но понимаю, что мне нужно двигаться дальше. Хочу я того или нет, путь мой лежит к неизбежному концу. К финалу, который покажет мне Изнанка.

«Миражи памяти» летят один за другим, всё быстрее набирая темп.

«Санька, отец твой опять Лёву из садика не забрал! Садись давай, делай пока уроки, а я бегом туда!» – голос женщины звучит устало и раздражённо.

Ещё одна смена кадра.

«Мам, а где папа?» – слышу я встревоженный детский голос.

Нависает пауза, после которой звучит сдержанный, с нотками явно плохо скрываемой агрессии ответ матери:

«С друзьями где-то твой папка, Лёва! Друзья ему, видимо, важнее детей!»

Окружающее меня пространство становится ещё темнее. Я, чувствуя головокружение, стремительно лечу через постоянную ругань взрослых, сквозь поток детского плача, рукоприкладства и обещаний, что такого больше не повторится.