– А что тут придумаешь? Пока в голове только гул от пчелиного роя мыслей, – сокрушённо произнес я, кривясь и кашляя от едкого дыма сигареты «Верховина» своего товарища по несчастью.

И тут вдруг меня осенило. Гениальный сценарий созрел в голове мгновенно. Осталось дело только за исполнителями. С улыбкой на лице я потащил за собой Тюбика наверх по лестнице в казарму, ничего ему не объясняя.

Отдышавшись, мы вошли в спальное помещение. Воскресное солнышко пробивалось сквозь запотевшие окна, радуя глаз. Тюбик щурился, взирая на меня с надеждой на чудо, но вопросов не задавал, доверившись судьбе.

Курсанты возвращались с завтрака и в свой выходной день предавались неге, надеждам и развлечениям. Отличники учёбы собирались в увольнение, отстающие в учёбе занимались своими мелкими бытовыми делами или продолжали грызть гранит науки, перелистывая свои конспекты в ленинской комнате, а нарушители дисциплины готовились под руководством старшего сержанта Молотка к ратному труду – исполнять свои наряды вне очереди.

В этом броуновском движении толпы и утренней суматохе мы с Тюбиком подошли к ефрейтору с непонятным прозвищем «Фофа». Так его сразу окрестили ещё на вступительных экзаменах в училище.

Фофа был небольшого роста, отменный затейник и балагур, обладал уникальным даром подделки голосов. Он мог изобразить командный голос начальника училища, передавая все оттенки его тембра и манеру произношения. Народ вечерами обхохатывался от его саркастических сценок, когда он изображал то командира нашего взвода, то начальника факультета и многих других командиров и курсантов, умело подмечая характерные особенности их поведения, жестикуляции и речи. Фофа был прирождённым артистом, но к своему таланту относился небрежно, как к развлечению, и не больше.

Мы застали его за подшиванием подворотничка. Иголка с ниткой мастерски летала в его руках, как у настоящего портного.

– Чо надо? – спросил Фофа, откусывая зубами нитку.

– Да вот, пришли к тебе за важным делом. Есть гениальный сценарий, который под силу сыграть только тебе, – произнёс я, стараясь быть предельно вежливым и загадочным.

– Ну, излагай, Режиссёр.

Я объяснил ему суть фатальной проблемы в ружпарке и изложил свой сценарный план действий, суть которого сводилась к тому, что Фофа голосом вышестоящего начальства на его выбор должен был позвонить по телефону дневальному Шлангу, чтобы тот доложил об обстановке и подготовился как следует к встрече якобы прибывающей через два часа зарубежной делегации. Главное во всей этой затее заключалось в том, чтобы заставить несчастного мамочкиного сыночка самому убрать всё дерьмо до прихода якобы важных гостей.

Фофа явно был не в настроении и долго не соглашался. Пришлось ему напомнить, что все мы с одного рабоче-крестьянского сословия, а вот Шланг – из буржуйской высокопоставленной семьи.

Применив все методы Макаренко, Станиславского, Немировича-Данченко, мне всё-таки удалось убедить ефрейтора, что он восходящая звезда киноэкрана, что в данном случае он помогает честным пацанам, что Родина его не забудет, а его личное боевое оружие, хранящееся в ружпарке, не пропитается зловонным запахом «отравляющего» вещества.

В завершение своего эмоционального выступления, в целях развития и закрепления стратегического успеха я вручил непризнанному актёру два куска хлеба с маслом в знак нескрываемой благодарности, которые захватил с завтрака.

Это была жирная точка моего искусства убеждения и она победоносно сработала. Великий актёр от разыгравшегося воображения уколол себе случайно палец иголкой, не вздрогнув от боли, как настоящий герой, принял подношение. В глазах ефрейтора сверкнули воспоминания о недавней армейской действительности до поступления в училище с неутихающим желанием ненасытного молодого организма жрать утром, днём, вечером и даже ночью. К тому же одна лычка на его погонах не давала особых благ и привилегий, как сержантам и старшинам. А тут такой почёт и уважение, что грех не размечтаться.