Потому что он – старлей госбезопасности Подберезовик – во все времена как был хозяин жизни, так и есть. Пока не происходит удивительное.

Читатель может решить: в «Репетиции в пятницу» воскресает Сталин.

А он что – умирал? Разве Хозяин, Старикан, Усатый Таракан – не продолжал жить в согражданах? И те об этом знали. Как герой платоновского «Чевенгура», что говорит: «Во мне глист громадный живет, он мне всю кровь выпил». А лечиться – отказывались.

Жил он в них, когда еще и не родился. Ибо он – воплощенный сплав мерзейших свойств, увы, присущих почти всем во все времена. Кому – меньше, кому – больше. А многим – сверх меры. Отсюда и метафора бункера – подвала души, где укрыт Сталин. А выпустить хочется! Потому-то Подберезовик его и ждет.

Как партийные секретари. И чекисты. И таксисты. И артисты. И Марья Петровна. Дама из тех гражданочек, что коли в кране нет воды – бегут за хлебом. «И куды меня несет?» Да в ночь же, в ночь! А заскочишь за угол, так там – «хлебный хвост». Так звали очереди. При Сталине.

Надо ли быть гением, чтоб угадать: и через полвека они будут совать в погреба сухари, водку, мыло, соль, крупу, консервы и скупать спички? Нет. Гением надо быть, чтобы описать это. Рассказать им о них самих.

Что и делает Гладилин.

А заодно и их начальникам, коих, как известно, отличает значительность лица.

Подберезовик обретет ее быстро. Он был никем – жалким сторожем сталинского тела, забытым в карауле. А стал – всем. Вторым лицом после Хозяина. Потому что первым отдал ему честь, когда тот из бункера вылез.

И (пусть – на время) влился в число удивительных людей, что делят всех на тех, с кем они целуются; тех, кому подают руку; тех, кому делают общий привет; и тех, кого для них нет. Но кто при этом обязан постоянно испытывать законную гордость и глубокое удовлетворение.

Гладилин точно знает партийно-государственный ритуал. И пишет о нем – тупом, убойном, стадном – ясно и подробно. Как и нужно нынче читателю. Чтоб он не шел на поводу у «политики памяти», что весело сует ему «священные реликвии»: то посох Ивана Грозного, то сапог Аракчеева, то пенсне Берии вместе с кнутами бесчисленных тайных мелких палачей. Тех, что и нынче здесь. И выйди Сталин на сцену, сладостно выдохнут: «Отец родной, слава Те Господи, жив!..»

Или, как пьяный секретарь обкома – запричитают: «Вылечили! Через двадцать один год! Перегнали Америку!» Искренне. От души.

Гладилин, сочиняя свою повесть в Москве (1974–1975 год), всё это ясно видел. Но вряд ли он предвидел, что будет сорок лет спустя после ее выхода в свет. Как сограждане станут толковать про биотехнологии и долголетие начальства, что заживет за счет нефти, газа, леса и руды, братаясь с Китаем и пестуя Павок Корчагиных и Павликов Морозовых. А графоманы засыплют редакции «Песнями о вожде». А им – ну прямо как в «Репетиции» – скажут: «Большое спасибо! Мы на вас надеялись». А не желающих – потащат в участок, шипя: «Все подпишешь, падло».

«Если надо сжечь Париж – мы сожжем его!» Разве не так говорил Людовик XVI? А они, коли надо сжечь мир, – пустят ракету на атомной тяге. Известно: давние счеты короля с пожарной охраной кончились плохо. И сейчас, слыша заявления про «мировой пожар», слушатель знает: идет игра с огнем. Но если в истории мира и повести Гладилина «Евангелие от Робеспьера» он штурмует Бастилию, то сейчас для него Бастилии нет. То есть, во-первых, нечего брать. А во-вторых, есть телевизор.

Кстати, в «Репетиции в пятницу» он второе по силе орудие победы над Сталиным. Впрочем, стоп: об этом – в повести. Но не скрою: победители войдут в историю.