– Но… она сейчас не опасна… Мы можем просто уйти… – прошептала Девушка и обхватила себя руками.

– Уйти… уйти… – согласился Муравей своим тонким голоском, словно эхом повторяя ее мысли.

Лев шагнул вперед и сурово посмотрел Девушке прямо в глаза. Его золотые зрачки вспыхнули огнем.

– Иногда нужно чем-то жертвовать: жалостью, добротой, даже любовью, чтобы двигаться дальше, – тяжело вздохнул он. – Иначе ты так и будешь вечно блуждать в миражах и находиться в плену у собственных сомнений.

– Но… должен же быть другой путь… – прошептала она с дрожью в голосе, словно пытаясь убедить саму себя.

Лев покачал головой.

– Доброта не спасет тебя от ее чар, – сказал он спокойно.

Она тяжело вздохнула и посмотрела на Черепаху. Та остановилась, будто почувствовала, что за ней наблюдают. Ее древняя голова медленно повернулась, и их взгляды встретились. В глазах Черепахи не было ни злобы, ни сожаления – только неизбежная усталость существа, древнего, как само мироздание.

– Решай быстрее, – рявкнул Лев. – Здесь нет никакого другого пути.

Горячие слезы подступили к глазам, но Девушка сжала кулаки и отвела взгляд от воды.

– Убей… – еле слышно произнесла она, ее голос дрожал от боли.

В тот же миг тело Льва напряглось, словно пружина, и он молниеносно сорвался с места. Его рык разорвал тишину, и земля задрожала под лапами.

Черепаха застыла. Ее ноги замерли всего в двух шагах от воды. А взгляд – глубокий и древний – поведал больше, чем могли бы сказать слова.

Клыки Льва сомкнулись на ее шее с глухим хрустом. На миг мир застыл.

Воды пруда замерли, окрасившись в темно-красный цвет. Лепестки лилий осыпались на его поверхность и закружились, словно в прощальном танце.

Лев двинулся к Девушке, осторожно ступая по влажной траве. Его золотые глаза потускнели, а дыхание стало ровным и глубоким. Он замер всего в шаге и приоткрыл пасть.

Тяжелый черный камень выскользнул и с глухим стуком упал к ее ногам.

Она опустила взгляд. Камень был гладким, как стекло, и блестел холодным, мрачным светом, будто внутри него притаился чей-то застывший вздох. Он походил на один из тех обсидианов, которыми сверкали глаза Черепахи, – но теперь был неподвижным и безжизненным.

Девушка медленно наклонилась и осторожно подняла его. Камень оказался неожиданно теплым, словно все еще хранил последние капли угасшей жизни. В центре черной поверхности мерцала едва заметная трещина – тонкая, как луч света, пробивающийся сквозь тьму.

Муравей дернул усиками и тихо прошептал:

– Глаз Черепахи…

Девушка смотрела на камень, чувствуя, как легкое, пульсирующее тепло перекатывается под пальцами.

– Это… ключ? – тихо произнесла она, не отрывая взгляда от мерцающей трещины.

Лев кивнул и сдержанно, но твердо ответил:

– Да. Но открывает он не двери… а время.

Камень дрогнул в ее ладонях и стал нагреваться, будто пробуждаясь.

В тот же миг, словно откликнувшись на прикосновение, воды пруда исчезли, открывая уже знакомый мост – тропу, сотканную из отражений, из кусочков разбитых зеркал.

Девушка сделала шаг вперед, и под ее ногами зазвенела тихая, хрустальная мелодия. Лев последовал за спутницей. Муравей устроился на ее плече, его усики дрожали, будто антенны, ловящие каждый новый звук.

Пруд, лилии, шепот Черепахи… Все исчезло.

Через некоторое время путь им преградили позолоченные двери. Они были настолько огромными и сияли так ярко, что казалось, за ними скрывается целый мир. Девушка замерла в восхищении, чувствуя, как сердце гулко бьется в груди.

Муравей дернул ее за прядь волос.

– Ой, не к добру это… – прошептал он.

Но прежде чем она ответила, двери распахнулись с мягким, почти благоговейным звуком.