– Я никогда не забуду те чувства, которые испытывал в том строю с такими же, как я, как вы.

Йоганн обвел рукой всех сидящих за столом, его глаза горели, щеки от выпитого пива и от охватившего воодушевления пылали.

– Мы впервые по-настоящему поверили, что над Германией распростер крылья ангел. Мы плакали! Да! – Йоганн поднялся, держа перед собой кружку. – Мы, мужчины, плакали от восторга, всем нам стало ясно, во главе немцев встал человек, который возродит нацию, он вселил в нас абсолютную уверенность в том, что с этого дня, с этой ночи, озаренной факелами, начнется подъем духовности народа, подъем во всех областях жизни страны, впереди воистину светлое будущее для каждого из нас.

Так Леманн говорил еще некоторое время. Когда он закончил, все вскочили, громогласно выражая восхищение сказанным их товарищем и, по всеобщему признанию, вожаком. Курт слушал его со смешанными чувствами. С одной стороны, ему претил запредельный пафос звучавших слов, но с другой, он позавидовал той непреклонной, абсолютной уверенности светловолосого красавца в правильности того, о чем он говорил.

Он был из тех, недоступных пониманию Курта людей, которые точно знали, как должно быть, как правильно надо поступать, отвергая всякие сомнения. Он-то сам сомневался во всем, он жил среди полутонов. Так, смешивая краски перед тем, как нанести их на холст, он избегал радикальных цветов, предпочитая недосказанность, предлагая каждому самостоятельно решить, где истина.

А потом Леманн подсел к Курту, занявшему скромное место у самого края стола, и, дружески обняв его за плечи, прошептал:

– Ну, как я зажигал? Смотри, как всех проняло.

И Курт рассмеялся, ему вдруг стало легко. Этот симпатичный парень вовсе никакой не упертый долдон, он артист и циник, а это намного предпочтительнее фанатиков-патриотов, которых так много окружало его и его близких в России. «Может быть, я не разбираюсь в политике, – подумал Курт, – но в человеке отличить лукавство от искренности в поведении и высказываниях вполне могу. Значит, и в этом блондине я не ошибся».

– Что смешного я сказал? – насторожился Йоганн.

– Я не над твоими словами, я над собой смеюсь.

Курт посерьезнел и посмотрел Йоганну в глаза.

– Ну и ладно, – тот после короткой заминки хлопнул Рихтера по плечу, – споемся. А теперь я тебя представлю обществу, – и он поднялся, предложив наполнить кружки.

– Друзья, примем в наши ряды новичка. И чтобы много времени на этого юнца не тратить, скажу так: пусть войдет в нашу компанию под мою поруку.

И под всеобщее ликование Курта заставили выпить полную кружку пенящегося светлого.

С момента знакомства с Йоганном Леманном жизнь Курта изменилась. Он перестал быть сторонним созерцателем происходящих вокруг него событий и стал их участником. Йоганн оказался, при совсем еще молодом возрасте, ему только исполнилось двадцать пять, весьма сведущим в разных областях светской и богемной жизни Гамбурга. Кстати, он не праздновал свои дни рождения, это была одна из его странностей. Как-то за кружкой пива, в момент откровений, он объяснил Курту эту свою позицию.

Он рассказал, что рано потерял родителей и воспитывался в семье двоюродной сестры матери, женщины, лишенной всяческого понятия о душевной теплоте и каких-либо сантиментов. Старая дева, обозленная отсутствием мужского внимания, исполняла свой долг, приютив шестилетнего мальчика, подчеркнуто формально. Вся ее обида, с годами переросшая в неприязнь ко всему мужскому, вылилась на племянника.

– Мои дни рождения превратились в сухую констатацию очередного прошедшего года. Тетка делала зарубку на дверном косяке, измеряя мой рост, и к скромному ужину добавляла кусок пирога с капустой.