– А наша-то ушица понаваристей будет, – и для пущей уверенности подпихнет локтем мужа, а тот крякнет и опрокинет стопку русской водки.

– Нет, – тут же поправлял себя Курт, – конечно, ему нужно выпить пиво, замечательное пиво Holsten. Да! И потом Семену мы подберем что-нибудь мясное. Ну, во-первых, немецкие колбаски и сосиски, и еще запеченную свиную ножку, например, или жаркое из говяжьей печени.

К этому моменту у Курта самого начинало сосать под ложечкой, и он отправлялся в ближайшую закусочную.

Но чаще все-таки ему представлялся в гостях Иван, и тут мысли уносились в такие дали, из которых непросто было возвращаться в действительность. Он представлял, как Иван сядет вместе с ним в шикарную Альфа-Ромео, но тут же вместо Ивана на черном кожаном сиденье оказывалась Ангелина. Зажмурившись, Курт брал себя за горло, причем реально сжимал его рукой, без этого движения воображение не срабатывало в момент, когда он заставлял себя переменить этот сюжет. Ивану он отдавал место за рулем, а Ангелина пусть остается на прежнем месте. Да, он подарит им эту машину, ведь она ему по праву принадлежит… а вот представить, что будет происходить дальше, у него не получалось или не хотелось. Представлять этих двоих самых для него дорогих людей, исчезающих в красном кабриолете где-то за горизонтом, и не иметь возможности влиять на то, что между ними может происходить, а он ясно осознавал, что именно может происходить между Иваном и Ангелиной, когда они окажутся так близко друг от друга в тесной кабинке чудесного автомобиля… Нет, это было свыше его сил…

Однажды на исходе лета Курт оказался на тихой улочке в районе Альстерзее. Он шел под накрапывающим дождиком по скользкой от редких капель брусчатке, намереваясь выпить кофе с булочкой в находившемся неподалеку кафе. Еще горячее солнце сквозь неплотные тучи нагрело мостовую, и дождевая вода, испаряясь, наполнила воздух запахом теплого камня, смешанным с ароматом свежесмолотого кофе, сдобы, легкого дымка из трубы расположившейся рядом пекарни. И таким теплом, таким домашним уютом повеяло на него от всего этого, от окруживших его старинных домов с черепичными крышами, от тихой умиротворенной жизни их обитателей, пения птиц в небесной вышине, что впервые после его приезда в Германию Курт почувствовал всем своим естеством: «Я дома».

Курт поступил на юридический факультет Гамбургского университета. Так решил дед, и у Курта не было причин возражать. В управлении делами всегда нужен хороший юрист, а в том, что внук займется делами семьи, Герберт не сомневался.

Курт с удовольствием погрузился в студенческую жизнь, ушло ощущение неопределенности, стали понятны задачи на ближайшие годы. Он перестал чувствовать себя иждивенцем на содержании у дедушки с бабушкой, он стал человеком, перешедшим в ранг полноценного члена семьи, занимающего определенную, уважаемую всеми ступень, позицию, на которой он готовился стать специалистом, способным на равных зарабатывать хлеб насущный.

Окружающая действительность мало интересовала Курта, да он и не разбирался в политической ситуации, которая, тем не менее, была очень острой и в конце концов не могла не затронуть каждого, кто находился в социуме, тем более в студенческой среде. Дед вовсе избегал с ним разговоров на эту тему. Элизабет, как только ей приходилось касаться происходящего на улицах, в рейхстаге и на страницах газет, хмурила брови и меняла тему разговора, лишь иногда бросала:

– Молодежь перебесится, и все успокоится.

Из чего Курт делал вывод, что где-то кто-то все-таки бесится. Но ему настолько это было неинтересно, что он отмахивался от информации, будоражащей общество.