– Не загоняй! – фыркнул Ромка, принимая у меня из рук ведра с песком. – Вода помнить не может, поверь мне. Эта училка вам наврала.

– Все равно, что-то здесь есть, – сказала я, и голос мой из ямы, глухой и торжественный, наверняка, показался всем не менее удивительным, чем память воды. – Посмотрите на стены ямы, они же чистая тайна.

Если до этого наши домыслы были пустой болтовней, то после моей последней фразы они стали тяжкими рассуждениями.

– Корни видно, – заметил Женя.

– Боже мой! – воскликнула я, – вы только посмотрите: крест!

Все нависли над ямой, загородив свет, но даже и так они отлично разглядели ровный ярко-желтый крест, возникший на стене ямы.

– Офигеть! – воскликнул Ромка и спрыгнул ко мне. – Это значит, что ты права, река дала тебе знак, что ты права.

Все изменилось, мы копали и внимательно разглядывали рисунки на стенах, толкуя их в свете происшедших событий. Мы спорили, все больше увязая в своих умозаключениях, наши догадки были дикими, в какой-то мере нелепыми, и если говорить в общем, песок затягивал.

Первым этих домыслов не выдержал Женя, он категорически заявил, и в голосе его было очень много нарождающегося страха:

– Хочу есть. Пойдемте обедать.

Никто не стал с ним спорить. В маленьких детских сердцах постепенно росло осознание нереальности и опасности происходящего. Жаль, но остановиться мы уже не могли.

После обеда мы с торопливостью, неведомой ранее, подались к своей яме. Мы наперебой рассказывали друг другу странные легенды и страшные истории, подслушанные из разговоров взрослых. Оказалось, что в нашем огороде зарыт клад, соседка через два дома ведьма, что сегодня полнолуние, и надо даже не реку выкапывать, а читать рисунки на песке, чтобы найти клад, и тогда река станет сама собой. В общем, в тот вечер наша затея приняла мистический характер.

Мы расширили яму: так было легче копать, и теперь уже двое могли рыть и вглубь и вширь. Мы терли старые рисунки, и они изменялись, превращались в страшных чудовищ, неведомых существ, чертей, ломаные линии и невинные точки. Разговоры стали редкими и носили мрачно-погибельный характер.

Вскоре Женя убежал домой, испугавшись наших домыслов и бесед.

Мы покинули яму в тот вечер раньше обычного. Потряхивало. Шли быстро и не оглядываясь. В спешке забыли ведро, но никто даже под страхом бабкиного гнева не согласился за ним вернуться. Все шло к развязке.

Утром Ромка сказал, что никуда он больше не пойдет, все это ему надоело, и голос его звенел от скрытого страха. Как ни странно, один Женя высказывал энтузиазм, он был мал, быстро забывал, и его уже не тревожили страхи вчерашнего дня. Гордость и понятие смелости не дало мне отказаться от этой затеи, а Ира… всегда была со мной.

Для храбрости я надела кепку недавно умершего дяди, который был большим чудаком, и потому вызывал у нас благоговейное почтение. Мне казалось, что этот «шлем» оградит меня от всего, абсолютно от всего.

Втроем мы пошли на холм.

Тягостная это была прогулка, одна из самых запомнившихся в моей жизни. Мы не спешили, если бы хоть кто-нибудь предложил тогда вернуться домой, я согласилась бы без колебаний.

Яма показалась нам темной и мрачной, хотя был полдень и светило солнце, ни облачка не было на голубом небосклоне, но в памяти моей остался только серый и страшный день.

Мы с Ирой сели на край ямы, чтобы перевести дыхание, а Женя спустился вниз, но никто из нас даже не возмутился этому, мы были подавлены, копать не хотелось, и было немного жутко.

Женя копал песок своим маленьким ведерком и с трудом выгружал его наверх. Я до сих пор не пойму, почему он ни с того ни с сего взялся продолжать наше безобразное дело. Но он рыл, и делал это с завидным упорством. Мы с Ирой сидели на краю ямы и от скуки болтали ногами, разговаривая о пустяках. Иногда я против своей воли бросала взгляд на стены котлована, покрытые корнями растений, на кромку земли и неба, я будто ждала чего-то, возможно, Ромку, я сейчас не очень в этом уверена. Во мне просыпалось удивительное и жуткое чувство, и я ничего не могла с этим поделать.