Сюзи позвала ее, чтобы успокоить насчет старичка-соседа, за ним присматривают какие-то школьницы из еврейской общины. Она качала головой и очень их жалела, повторяя, что не молодое это дело – глядеть на выживших из ума стариков. Таня молчала, думая, что хорошо разговаривать с Сюзи: можно молчать. На стене висели старинные ходики, и зрачки ночной птицы над циферблатом двигались вместе с маятником – влево-вправо, тик-так. Похожие висели в маленькой комнатке на улице Пестеля, где она в детстве жила с матерью. Она засыпала под их нескончаемое тик-так и нескончаемый разговор взрослых, и запах длинных сигарет, которые мама и тетя Оля тайком курили, думая, что она уже спит.

– Какая прелесть, – сказала Таня, – где можно купить такие часы?

Когда она собралась было идти, Сюзи вдруг зашикала и прислушалась.

– К Вам кто-то пришел. Слышите эти звонки? Идите скорее – это звонят в Вашу дверь…

Именно поэтому Таня осталась, и неожиданно рассказала о кошмаре своих последних двух лет, начиная с того дня, когда Джефф, с которым она работала уже больше года и который успел жениться за то время, что она его знала, задержался, чтобы просмотреть ее новые образцы тканей, и они проболтали в маленьком закутке, где стояла кофейная машина и противно трещала неоновая лампа, до одиннадцати часов вечера. В тот день ей, как это стало с ней случаться все чаще после смерти Натана Александровича, не хотелось возвращаться домой. Она помнила, как Джефф сидел на столике, где была кофейная машина – небрежно, прислонившись к стенному шкафу, она помнила, что на нем были светло-серые брюки и что узоры на его синем шелковом галстуке напоминали глаза, как их рисуют дети – с длинными волнистыми ресницами. Она помнила, что в какой-то момент ей вдруг мучительно захотелось прижаться губами к чуть видневшейся из-под ослепительно-белого ворота рубашки ямке, где сходились ключицы, и тогда – она помнила – ощущение одиночества обострилось. Единственное, чего она совершенно не помнила, – это о чем они говорили до одиннадцати часов вечера.

– Я столько раз пыталась прекратить этот кошмар: мы занимались любовью в мотелях, в его кабинете, в машине, на лестнице. «Анестезия… против страха, одиночества и безнадежности – объединившись, они действовали сильнее того, что я когда-то называла любовью». Он никогда не расплачивался кредитными карточками, жена могла проверить счета, а если мы где-нибудь задерживались, каждые полчаса звонил ей.

Особенно ненавистен он был ей, когда звонил жене из ее квартиры, дождавшись, чтобы она вышла из спальни, где стоял телефон. Он звонил и лгал, и до нее долетали отдельные слова.

– Два года… – качала головой Сюзи. – Вам-то он что обещал?

– Первое время ничего. Но это было даже лучше: я все равно не могла ему верить. Да я и не хотела от него ничего, он мне не нравился. Но от него очень трудно отделаться.

– Вы думаете, что это он сейчас звонил в вашу дверь?

– Да, – сказала Таня. – Это был он, больше некому.

– Ах милая, – вздохнула Сюзи, – Вам надо было найти другого мужчину!

Другие мужчины не имели смысла. Их было двое за два года. Они ни в чем не были похожи друг на друга, но объятия обоих вызывали одинаковые недоумение и тоску. Оба романа были очень короткими и скучными. Пережив очередного соперника, Джефф бывал великолепен: щедр, весел, нежен, счастлив… Но он стал лгать и ей – он запутался в собственных страхах. Он убеждал Таню в том, что он лжет Кэсси оттого, что взял на себя обязательства по отношению к ней, и что грош цена ему была бы, если бы он смог сразу бросить ее, что тогда Таня первая же перестала бы его уважать, но что теперь он все пересмотрит, подумает… Затем начинались бесконечные анатомирования своих чувств, которые каждый раз доводили ее до слез.