Поначалу мать упрекала меня в лености, потом стала лечить отварами из мхов и игл ели. Напитки я пила, еда же потеряла для меня всякую привлекательность, я не чувствовала ее вкуса, ела совсем мало и только потому что так требовала мама.

Временами я оказывалась в каком-то странном месте. Здесь все было белесым и туманным. И ещё здесь находились люди-тени. Они сидели вкруговую и вроде бы переговаривались, но звуков не было слышно. Хотя я находилась в центре круга, никто не обращал на меня внимания, словно бы я была невидимой. Потом меня словно кто-то выдергивал обратно, и я опять оказывалась в своей постели.

А ещё иногда передо мной возникала тень страшной уродливой старухи, с пустыми глазницами и провалом-ртом. На меня тогда накатывал необъяснимый страх, я дико орала и порывалась куда-то бежать. Чьи-то сильные руки удерживали меня, я чувствовала их, но не видела никого.

Сколько так продолжалось, не знаю.

Но однажды я услышала громкий голос, а затем надо мной склонилось лицо старой Эрны, той самой, которая подходила ко мне на ярмарке. Она пристально вглядывалась в меня. Мама стояла рядом и усталым голосом говорила:

– Не знаю, что с дочкой, госпожа нойда… Угасает…

– Выйди! – каркнула ей старуха.

Почему-то именно Эрна вдруг заинтересовала меня. Вернее, то, что она стала делать. В её руках появилась странная штука – небольшое деревянное колесико на тетиве. Старуха, держа эту тетиву за концы, принялась то натягивать ее, то ослабевать. При этом она приближала колесико, вращающееся на тетиве, то к моей голове, то к животу, то к груди, и все время прислушивалась к его тихому жужжанию. А я при этом ощущала легкий освежающий ветерок.

– Здесь пусто, – сказала нойда, несколько раз задержав колесико над серединой моей груди. – Слышишь, как тихо поет шувва?.. А теперь послушай здесь и здесь, – она повторила свое действо над моей головой и животом.

Я прислушалась. Звук был разным: веселее над головой и животом, и глухим – над грудью.

– Ты здорова, но куда-то исчезла часть твоей души, – объяснила мне старуха, пряча шувву в маленький мешочек, привязанный к поясу. – Со мной поедешь. Шаманить буду, спрашивать духов о тебе. Вставай.

Она помогла мне встать, ловко надела на меня одежды и, поддерживая, повела из дома.

Качаясь от слабости, я вышла во двор, покрытый неглубоким снегом. Стоял небольшой морозец, но не было холодно. Мать находилась возле собачьей упряжки. Лицо её было заплаканным, усталым и измученным. Собаки же нетерпеливо повизгивали, лаяли и подпрыгивали, и только одна из них – пушистая белая – спокойно стояла в отдалении и улыбалась во всю свою собачью пасть. Впрочем, поймав мой взгляд, она тоже принялась прыгать вверх, на всех четырех лапах одновременно.

– Девчонку забираю к себе, – резко каркнула старуха. – Да не плачь, не то больное дитя у тебя родится!

– Какое дитя? – робко удивилась мать.

– Будет скоро у тебя ещё одно дитя. А теперь не мешай!

Эрна усадила меня в нарты и привязала, чтобы я не свалилась в пути.

– Не доедет она, – послышался тихий голос матери где-то сзади, – замерзнет в пути.

– Забудь про девчонку, я сказала! Другое дитя жди!

– Что ж… Она и так уходит…

Нойда повернула голову.

– Иди в дом!

После чего крикнула:

– Хэй!

Это послужило сигналом собакам. Они разом смолкли и мгновенно рванули с места. Будь я не привязанной, непременно вылетела бы из саней. Белая пушистая собака мчалась впереди, показывая дорогу. Эрна некоторое время резво бежала рядом со мной, потом запрыгнула сзади на полозья.

– Держись крепко! – резко каркнула она, – собачки у меня скорые!

Я разглядывала заснеженные ветви деревьев, сквозь которые тянулись заходящие солнечные лучи. Почему-то вспоминалось, как же это здорово: стукнуть легонько по стволу, и на тебя сразу посыплется снежный дождь…