Столпу папского примата грозила широко распространенная среди высокопоставленных церковнослужителей вера в то, что единству Западной Церкви лучше всего служит коллективная власть, а не верховенство епископа Римского. Единого движения, выражающего эту идею, никогда не существовало, и более того, многие понимали ее смысл совершенно по-разному, но в совокупности это настроение можно назвать концилиаризмом или, условно говоря, соборностью – это положение о том, что высшая власть в Церкви должна принадлежать общему Собору ее епископов или, возможно, Собору, на котором духовенство представлено еще более широко. С XIII века богословы размышляли о том, что делать, если папа станет еретиком. Но в конце XIV века, когда разразился скандал с папами-соперниками, а Церкви бросили вызов лолларды и гуситы, академические дебаты о власти превратились в реальность, и принимать решение требовалось безотлагательно. В конечном итоге удалось достичь соглашения о том, что единственный способ положить конец расколу – это созвать Собор, и в 1414 году, в тот страшный миг, когда папой называли себя не двое, а трое, один из них, Иоанн XXIII, совместно с императором Сигизмундом принял меры.

Собор в Констанце предал Яна Гуса, но если оставить в стороне это позорное решение, то стоит сказать, что он наконец положил конец четырем десятилетиям раскола, признав в 1417 году избрание нового папы, одобренного всеми фракциями – Мартина V. В разгаре долгих и сложных споров, приведших к такому итогу, был издан декрет Sacrosancta, в котором провозглашалось, что власть Собора исходит «непосредственно от Христа; каждый, каким бы ни было его сословие и положение, включая самого папу, обязан подчиняться данному декрету в вопросах, касающихся веры, отмены раскола и преобразования Церкви Божьей в ее главе и членах» [37]. Вряд ли можно было еще яснее заявить о том, что идее о верховенстве папы необходимо решительно указать ее место – и предпочесть ей Вселенский Собор. Но в декрет от 1417 года была добавлена еще одна идея: отныне Собор созывали раз в десять лет; иными словами, он должен был стать важным и постоянным компонентом непрестанных реформ и переустройства Церкви.

Впрочем, за следующие несколько лет усилились конфликты между теми, кто желал развивать этот соборный механизм, и папами, сменяющими друг друга и желавшими укрепить вновь восстановленную целостность папства. Восемнадцатилетняя сессия Собора, проходившая в Базеле с 1431 года, помогла дискредитировать соборный вариант, ведь он, пусть и сделал немало хорошего, все же привел к новому расколу. В 1460 году папа Пий II, бывший сторонник концилиаризма, формально запретил обжаловать решение папства на общем Соборе в булле (наиболее торжественной форме папского послания, обычно получавшей название по вступительной фразе) Execrabilis. За семь лет до этого Константинополь, последний остаток Византийской империи и материнская обитель восточного христианства, пал под натиском османских турок, а византийский император был убит, сражаясь до последнего. Папа с ужасом взирал на эту трагедию и понимал, что сейчас не время рисковать будущим Запада и доверять его коллективному руководству, которое могло оказаться разделенным и неуверенным.

Легко объяснить, почему Пий II поменял свои взгляды: среди обилия идей, которым подходило название «концилиаристских», было много нелогичного и нерешенного. Концилиаристы так и не пришли к согласию в том, как определять Церковь или как объяснить авторитет Собора. Был ли он представительством всего народа Божьего, и проистекал ли его авторитет от всех верующих, наделяя властью тех, кто стоял на вершине? Или его следовало считать собранием богоизбранного духовенства, а его власть снисходила от Бога через церковную иерархию? Кто именно должен был выступать на Соборе в качестве представителей? В Констанце собрались епископы и кардиналы; в Базеле право выдвигать делегатов получило и низшее духовенство, причем, если говорить о голосующем большинстве, то представителей последней группы было даже больше, чем епископов. Концилиаристы, как правило, имели духовный сан и по сути своей были сторонниками клерикализма; к участию мирян они относились без особой радости. Более того, если концилиаристы резко ограничивали власть папы, как это влияло на многовековые споры между папой и светскими правителями? Вряд ли столь серьезный противник папского абсолютизма, как король Франции, с легкостью отнесся бы к появлению нового соперника в борьбе за власть в лице действенного и постоянного Вселенского Собора Церкви, по крайней мере до тех пор, пока богословы не убедили бы монарха – причем на достойных основаниях – в том, что особый священный статус Собора никак не повлияет на абсолютную власть самого короля.