Естественно, что на фоне этой высокой политики, внезапно вышедшей из равновесия, папский престол, оказавшись в затруднительном положении, занял оборону и начал отстаивать свои права еще решительнее, – в любом случае, именно в таком духе действовали папы Александр VI (1492–1503) и Юлий II (1503–1513). Александр, по примеру Николая V, своим вердиктом в 1493–1494 годах окончательно установил сферы притязаний Португалии и Испании – двух европейских держав, которые в то время исследовали и завоевывали земли за океаном: он разделил между ними карту мира, лежавшего за пределами Европы, и поручил и испанцам, и португальцам проповедовать Евангелие нехристианам, которые им повстречаются, – в таком деянии виделись амбиции, достойные пап XII века (см. гл. 2, с. 99). И равно так же, как их далекие предшественники, папы XV века попытались восстановить архитектурное великолепие своего печально ветхого города; демонстрация была важным аспектом власти для светских правителей – и, несомненно, еще более важной для представителя Христа на земле. Самым важным проектом – и, конечно же, как мы еще увидим, проектом роковым – был снос величественной базилики Святого Петра, которую император Константин построил на предполагаемом месте распятия апостола. Ее снесли, чтобы заменить чем-нибудь еще более грандиозным (см. гл. 3, с. 159). Так проявлялся особый энтузиазм Юлия II: в истории папства он был одним из самых тонких ценителей искусства и архитектуры – но также и одним из самых расточительных их покровителей.

И все же двое пап, занимавшие престол Святого Петра в течение двух десятилетий (и яро ненавидевшие друг друга), очень избирательно представляли себе пути, способные прославить папство. Александр VI, происходивший из знатного валенсийского рода Борджиа (Борха), был в Италии чужаком – и защищался от многочисленных итальянских врагов, безжалостно продвигая на самые прибыльные должности в Церкви своих родственников, в том числе и собственных детей от нескольких любовниц. Уже одним этим он скандально попирал закон о целибате духовенства, наложенный Реформацией XII века, даже если забыть о том, насколько потакали своим аристократическим пристрастиям его печально известные дети, Лукреция и Чезаре. Юлий II наслаждался добровольно возложенной на себя ролью полководца – он, словно в бушующее море, ринулся в итальянские войны, которые разразились после французского вторжения, и был особенно горд, когда в 1506 году отбил Болонью, второй после Рима город Папской области, утраченный папством за семьдесят лет до того. Франческо Гвиччардини, итальянский историк, творивший в то время, с тонким сарказмом заметил, что Юлий был бы «определенно достоин великой славы, будь он светским князем» [39]. Смехотворно нелепые неудачи пап в притязании на роль предводителей всемирной Церкви превратили поражение, нанесенное концилиаристам, в предмет для насмешек, и ничем не смогли воспрепятствовать непрестанной критике папского примата. Теперь папская машинерия еще чувствительнее реагировала на любой новый вызов, брошенный ее авторитету, и на любую попытку возродить язык и идеи, прежде использованные против нее, – что испытал на себе Мартин Лютер за несколько лет, прошедших с 1517 года.

Итак, мы увидели, как слово «Церковь» стало в большинстве случаев обозначать огромный, охватывающий всю Европу профессиональный союз, которым, по сути, и было духовенство – причем достаточно большой для того, чтобы вобрать в себя примерно десятую часть населения некоторых городов в Священной Римской империи времен позднего Средневековья [40]. Наряду с этим источником церковной власти существовала и калейдоскопическая иерархия светских юрисдикций самых разных размеров и форм, от обширных земель, над которыми, имея соответствующие права вершить суд, властвовал император Священной Римской империи, до крошечных, но фактически независимых территорий, которые могли принадлежать и свободному городу, и какому-нибудь графу или рыцарю. В то время Европа не состояла из государств-наций, из чего проистекает одно важное последствие. В этой книге я часто использую неологизм «интернациональный», который создал в XVIII веке Иеремия Бентам. У меня просто нет иного выбора, поскольку я не могу найти более подходящего слова, но я все же сомневаюсь, что можно применить слово «национализм», говоря о какой-либо великой цели в XV–XVII столетиях. Национализм часто ассоциировался с протестантской Реформацией, но мы, связывая эти явления, порождаем очень много проблем. Национализм – это мировой феномен, возникший после Великой французской революции 1789 года; он предполагает общественное сознание, созданное в пределах объединенной территории, и обычно подразумевает вовлечение единого языка и общей культуры, рождающих публичную риторику, в которой проявляется единая национальная воля, а кроме того, для национализма характерна программа по созданию или укреплению унитарного государства.