– Что?!

– Да-да, представь, и сам ты уже третий день как мертв. Умер как единица человеческого коллектива – социальной смертью. Ведь до сих пор ты далеко не лучшим образом распоряжался собственной свободой, вот социуму и пришлось вмешаться, изолировать тебя от добропорядочных сограждан. Здесь, в санатории, все сделано специально для тебя и для таких, как ты, – жилье, питание, моцион, трудотерапия. Даже полы с подогревом. Прекрасный пейзаж, волшебный воздух, все включено, причем бесплатно, за чужой счет – так бы жил любой. И лишь одно условие – не покидать пределы поселения. Ты можешь, разумеется, считать такое требование нарушением гражданских прав и свобод. Но ведь здесь не тюрьма, не сумасшедший дом, здесь – санаторий. Комфортабельное чистилище для души и тела. Вот и снег белый – чист, как tabula-rasa5. А я – твой личный ангел-хранитель, он же надзиратель. Жаль, что теперь из-за полоумной девицы придется сворачивать проект. Иначе такая шумиха поднимется…

Я понял: истинный безумец восседал сейчас передо мной. Ничего более не говоря, я развернулся и бросился вон.

На улице без грозы грохотало, я едва не оглох, когда, выскочив на крыльцо, увидел вертолет, медленно опускавшийся перед главным корпусом. Ледяной ветер от лопастей бил в лицо. Неподалеку стоял грузовик. Незнакомые люди, на фоне прожекторов ставшие тенями, таскали в кузов массивные ящики. Мне показалось: сейчас разберут поселок по доскам, как декорации.

Я все еще стоял посреди двора, не представляя, что делать, когда человек по прозвищу Гарри вышел на крыльцо вслед за мной – уже одетый в шубу и с кейсом в руке. Дружески похлопал меня по плечу:

– Мы рвем когти, – сказал он, – а вот тебе, уж извини, придется оставаться здесь, тебе обратно путь закрыт. Сам понимаешь, нам не нужны свидетели наших оплошностей. Стоило бы, конечно, пристрелить тебя, но ты и сам уже сделал достаточно, чтобы себя прикончить.

Ему подали знак из вертолета. Гарри отсалютовал мне и зашагал прочь.

– Стойте, стойте! – крикнул я, но оказался не в силах сдвинуться с места, будто своими словами хозяин пригвоздил меня к земле.

– Научись ценить одиночество, парень, – бросил он, обернувшись. – Одиночество – привилегия гениев.

Человек, назвавший себя моим ангелом-хранителем, действительно вознесся, подняв снежный вихрь – пусть не своими крыльями, а лопастями вертолетного винта. Следом и грузовик выехал за ворота. Вначале, удаляясь, шум двигателя звучал, как море, перекатывающее крупную гальку вдоль берега. Потом – как дождь, шуршащий по асфальту. А под конец, мигом прежде чем раствориться в воздухе, – как ветер.

Тишина заложила уши.

И я остался в поселке совершенно один.

Луна висела над головой театральным прожектором, яркость которого забыл убавить осветитель. Все актеры, кроме одного, ушли со сцены, но в зрительном зале свет все не вспыхивал. Ждать антракта, сложа руки, я не собирался. Тем более – сложа их на груди крест-накрест. Что бы за чертовщина ни творилась здесь, какие бы здесь ни водились самозванцы ангелы и бесы, но я-то оставался человеком – живым, в здравом уме и трезвой памяти.

Я возвратился в комнату, где стыла моя постель, переоделся, прихватил фонарь. Не знал, сколько займет дорога к федеральной трассе, где я рассчитывал поймать попутку в город, но едва ли путь, занявший несколько часов езды на второй передаче, был непреодолим для пешего. Зашел в кафе, закинул в рюкзак бутыль с водой, буханку хлеба, пару консервных банок. И зашагал вслед за уехавшим грузовиком прочь от треклятого поселка. Уговаривал себя не поддаваться панике, но сердце колотилось бешено, как если бы не шел я, но бежал. И прошагал я только пару километров, прежде чем ноги стали заплетаться, но не от усталости – от страха…