Я тут же вспомнил, как в детстве стыдился своих родителей, которые разговаривали на армянском в автобусе в Гренобле. Путешествие в Армению было попыткой узнать свою родину, наш язык, нашу землю, такую далекую и такую неопределенную. Мы армяне, потому что учились в армянском колледже в Венеции. Мы армяне, потому что наши родители армяне. Мы армяне, потому что мы другие. Мы армяне просто из генетических соображений. Но во сколько страданий и мучений нам все это обошлось!

Мы отправились сначала в Афины, где нас на одну ночь приютил один мой университетский приятель. Самолет в Ереван вылетал на следующий день. Димитри – мой греческий друг – был тем еще болтуном, поэтому всю ночь мы провели за разговорами о значимости чувства принадлежности.

У посла не было никакой неопределенности, его происхождение не вызывало у него никаких сомнений. Более того, он родился в Армении – стоило упомянуть об этом сразу. Димитри в свою очередь тоже не имел никаких оснований сомневаться в собственном происхождении. Он был греком, а мы для него были армянами – это тоже не вызывало у него никаких сомнений. Но я возразил ему, что сам до сих пор не могу точно сформулировать свою национальную принадлежность, и что решился на это путешествие, поддавшись внутреннему инстинкту.

Я задумался над тем, какой выбор мне приходилось делать до сих пор: да, я женился, у меня были дети, я был сам себе начальником, но как все это было связано с моей национальной принадлежностью? Она хранилась где-то глубоко во мне и не имела никакого отношения к другим моим ценностям, будь то как раз родина или общественная организация, борьба за правое дело и прочие вещи.

Я даже завидовал Гагику – послу Армении в Италии – и чувствовал его национальную гордость, которая сильно давила на меня. Он словно хотел дать мне понять, что мне еще очень многого не хватало, чтобы по-настоящему считать себя армянином. Что же это такое, родина, – спрашивал я сам себя. Безусловно, то место, с которым тебя связывают чувства, язык, культура – все то, о чем я не имел ни малейшего представления, просто потому, что у меня было слишком мало отсылок к этому.

Что же касается языка, в современной Армении все разговаривают на восточном наречии, понять которое мне было очень сложно, потому что я разговаривал на западном, которое можно услышать в Турции и других частях света в армянских диаспорах. То есть везде, кроме самой Армении и Ирана. И этот факт еще больше усложнял всю ситуацию с моей попыткой почувствовать свою принадлежность. Но мне нужно было выработать в себе это чувство принадлежности, пускай и искусственно. Это было необходимо для нормальной жизни.

И все же в тот вечер мне хотелось побыть немного провокатором, поэтому я завел разговор о том, какой выбор мы совершаем в жизни. Я заявил, что не выбирал христианского Бога, и это тут же повлекло за собой ссору. Посол в ярости бросил мне, что христианство прочно вплетено в историю армянского народа и по-другому просто быть не может. В конце концов мы все легли спать, и я долго еще мучился от бессонницы в ожидании следующего дня. Размышляя о том, что со мной будет, когда я попаду в Армению, я все-таки смог погрузиться в сон.

На подъезде к аэропорту я впервые в жизни увидел самолет компании Armenian Airlines. Увидев эту надпись, расчувствовался. Вспомнил, как когда я был маленьким, в Гренобле иногда устраивали показы армянских фильмов советского периода – конца 40-х – начала 50-х годов. И при виде, казалось бы, простых коров на экране кто-то в зале громким голосом уточнял, что это были армянские коровы, а кто-то вдруг начинал плакать.