Ещё в пору учёбы в Инсбрукском медицинском университете Арнольд проявил интерес к неврологии и психиатрии. Единственное, в чём он тогда сомневался, что из этих двух дисциплин выбрать в качестве своей будущей профессии. Когда-же он увлёкся так называемыми пограничными состояниями, всё для него стало предельно ясно.

Русская пациентка Светлана, которая вместе с родителями приходила на ознакомительную беседу несколько дней назад, была записана на сегодняшний приём первой. Девушка страдала от сильного комплекс вины и в свои годы всё ещё эмоционально зависела от матери. У той оказались более серьёзные проблемы, и потому женщина нуждалась в дополнительной консультации у профессора. Отец Светланы, Александр Георгиевич, сопровождавший своих дам, оказался, по счастью здоров, и был лишь сильно морально измучен ежедневными тревогами. «Moralisch erschöpft», написал врач свой вывод и отложил карточку Александра Георгиевича в сторону.

Арнольд наметил план беседы со Светланой и вошёл в кабинет, где она уже сидела на бархатном диванчике нежно-лилового цвета. Поздоровавшись, он сел напротив неё и открыл свой блокнот с пометками. Предупредив, что его вопросы могут выходить за рамки здоровья и касаться жизни и привычек всей семьи, он спросил:

– Где вы учились немецкому?

– Сначала в школе, потом в институте, – ответила пациентка.

– Вы применяете его в повседневной жизни?

– Нет. Хотя, да! Иногда мы с папой говорим по-немецки дома.

– Для чего? – удивился доктор.

– Больше для шутки. Это как соревнование – кто лучше знает язык, что ли.

– Вы папина или мамина дочка?

– Больше папина.

– Чем вы это объясняете?

– Думаю, болезнью мамы. Когда у неё начинается обострение, она уходит в себя и надолго от нас отстраняется.

– Что вы помните о том эпизоде, когда вы ребёнком упали в воду?

– Ничего. Белый лист.

– Вы боитесь воды?

– Нет.

– Опишите ваш самый счастливый день из прошлого, – попросил док.

– Это был летний день, очень тёплый и солнечный, – ответила девушка, почти не задумываясь. – Мне было тогда лет пять-шесть. Мы с папой сидели на веранде, где мама варила вишнёвое варенье без косточек.

– Без косточек? – зачем-то уточнил Арнольд.

– Ну да. С косточками получается совсем другой вкус. Так вот, мы с папой давили вишню, вытаскивали косточки, откладывая их в сторону, и бросали раздавленные ягоды в большой эмалированный таз. Тот стоял на огне –керосинке – если вам это о чём-то говорит. Мама добавляла в ягоды сахар и, непрерывно мешая их большой деревянной ложкой, доводила до кипения и затем собирала нам в чашки ярко-розовую пенку…Она ужасно вкусная, эта пенка. Мы с папой тут же съедали её и просили добавки.

– Какими были ваши родители в этот день?

– Очень счастливыми. Молодыми и весёлыми. Мама беспрестанно смеялась, отец шутил.

– Это было до или после «того инцидента» с водой?

– Не знаю. Я ведь абсолютно не помню «тот инцидент».

По своей физиологии Ребекка была «жаворонком», вставала в пол-седьмого утра и продуктивно работала до обеда. С двенадцати её энергетический потенциал заметно падал, и чтобы продолжать писать, она подбадривала себя крепким кофе и сигаретами. Стресс из-за плотного графика и дёрганого характера своей заказчицы не прошёл для девушки даром. Оказавшись в пансионе пани Ванды, она почувствовала, как вымоталась за эти три года, и поняла, что больше нельзя насиловать свой организм. «Буду слушать себя и писать лишь в часы, когда это доставляет мне удовольствие!» – решила Ребекка и почувствовала от этого невероятное облегчение.

Проснувшись затемно, она первым делом набросала в блокноте услышанную вчера вечером историю Линды, и подумала, что было бы неплохо попозже наведаться к ней и расспросить, чем же закончилось дело. А пока она села к машинке, и новый роман в момент поглотил её. Громкий стук в дверь, которая в туже секунду распахнулась, вновь, как вчера, оторвал девушку от текста. Поймав вдохновение, она не заметила, как рассвело, и мельком взглянув на часы, удивилось, как быстро пролетело время. Было уже 9.15. Ребекка повернулась к двери и увидела вчерашнего мальчика.