, подобно маятнику, который качается точно относительно центра. Не упираться, но и не сдаваться полностью… Только в этом случае меня не выбрасывает. Это не описать, это надо делать – проходить по бритвенно-тонкой грани идеального баланса. Продержаться десять секунд – все равно что десять томительных часов. Каждая миллисекунда головокружительной скорости и предельной сосредоточенности требует от меня напряжения всей силы воли, и я цепляюсь за единственное, что мне доступно – за боль.

– Есть! – рявкает Дравик.

Мысленно я произношу «медленно», и боевой жеребец моментально сбрасывает скорость, шипение бледно-голубых выбросов плазмы утихает, блаженное облегчение разливается по моему телу, когда перегрузки немного снижаются, потом еще, и наконец пропадают. Некоторое время мы с Разрушителем Небес висим в космосе, а компанию нам составляют лишь Станция и намного превышающая ее размерами зеленая сфера Эстер. Даже теперь, после перезагрузки, Разрушитель Небес кажется более странным, чем Призрачный Натиск: он тяжелее двигается, им сложнее управлять, и при этом он как будто… любопытен. Призрачный Натиск многое знал – в отличие от Разрушителя Небес. В седле возникает ощущение, будто смотришь на чистый лист, в бездну, которая жадно наблюдает, слушает, выжидает. Я решительно отказываюсь открывать ей больше, чем необходимо для движения: воспоминания о вторжении в мой разум еще слишком свежи.

Голос Дравика слышится гулко и отчетливо:

– Как там яйцо, Синали?

Я выбираюсь из седла, топаю ботинками по металлическому полу. Вся кабина боевого жеребца завалена яичной скорлупой и заляпана засохшими желтками – следами моих неудач. Механикам Разрушителя Небес явно плохо платят: зияющие дыры в броне они залатали, но вмятины и ржавчину внутри оставили нетронутыми.

Открыв клапан, герметично запечатывающий шлем, я срываю его с головы свободной рукой.

– Разбилось, наверное.

– Сделай одолжение, проверь.

Он проявляет терпение. И это хуже всего – то, что он настолько терпелив. Если бы этот благородный заводился с пол-оборота, ненавидеть его было бы легче, но он не теряет самообладания ни на минуту, сколько бы раз ни приходилось осматривать мою разбитую голову, сколько бы раз я ни выскакивала из Разрушителя Небес и ни пинала его пропахшую озоном броню. А когда после восьми дней неудачных попыток я разрыдалась, он терпеливо удалился и вернулся таким же спокойным.

«Я могу держать себя в руках».

Его улыбка выглядела слишком всепрощающей.

«Безусловно».

Я медленно разжимаю пальцы, полумесяцы ранок от ногтей на ладони кровоточат, но яичная скорлупа, запачканная красным… гладкая. Целая. Без единой трещинки.

Я съезжаю по стальной стенке.

– У меня… получилось. Глазам не верю.

– А я верю, – отзывается Дравик. – Уведи жеребца с поля, часок отдохни, а потом встретимся в комнате для силовых тренировок и займемся физической подготовкой.

Следующий этап. Наконец-то.

Я швыряю яйцо в стену, избавляясь от него, и вонзаюсь в седло кулаком: серебристые вихри в нейрожидкости охотно приветствуют меня, извиваясь у швов моего блекло-серого костюма. На тренировочном ристалище пусто, если не считать меня, безмолвная черная арена окружена неоново-красными лентами твердого света. Прищурившись, я замечаю, как что-то движется вдалеке. Что-то красное отключает маскировку в твердом свете и начинает приближаться.

Увенчанный перьями шлем.

У меня екает в животе.

– Дравик? – отчаянно зову я по внутренней связи. – Дравик? Вы говорили, что на этой арене я буду одна!

Он не отвечает, а в моем забрале вспыхивает входящий вызов от Солнечного Удара.