– Даже не пытайтесь.

Удивление на его лице я тоже вижу впервые.

– Я бы никогда этого не сделал, Синали.

– Все так говорят.

В комнате бесшумно оседает пыль, снаружи доносится шорох увядшей травы под окнами. Когда на лице Дравика вновь появляется улыбка, она похожа на зловещий клинок темной стали, но нацелен он не на меня.

– Видимо, да. Мои извинения.

Falcifer ~era ~erum, прил.

1. вооруженный серпом

Той ночью Дравик вэль Литруа находит свою наездницу под дверью кухни. Его слуга Киллиам забинтованной рукой месит тесто для утренней выпечки, в кухне приятно пахнет – сливочным маслом, сахаром и дрожжами. Прислонившись к стене так, чтобы не попадать в клин света из приоткрытой двери, Синали крепко спит, утомленная тренировками. Ее лицо измазано пылью, в кулаке зажата грязная тряпка. Пол вокруг нее чист, каким не бывал уже много лет.

Дравик смотрит на девушку, узкая грудь которой поднимается и опадает, и размышляет о природе хищников и природе тех, кто от них спасается. Его мысли касаются прежде всего тех, кто остается в живых, и того, насколько громкими слышатся им фанфары финала. Стремление к финалу – величайшая сила и вместе с тем величайшая слабость этой девушки. Такими же были рыцари Войны: их выдающиеся способности в верховой езде определило не желание выжить или достичь триумфа. Объяснения матери были совсем другими: именно приятие финала наделяло их непостижимой силой. В любое другое время подобное отношение назвали бы культом смерти, но в Войне за старую Землю оно стало высшей честью рыцаря.

Как же ему повезло найти Синали.

И как не повезло Синали, что ее нашли.

Медленно и бесшумно он укрывает своим жакетом ее дрожащее тело и отступает в темноту Лунной Вершины.

Ōvum ~ī, сущ.

1. яйцо

Большинство уроков Дравика я постигаю телом. Но есть две вещи, которые я постигаю разумом.

Одна: гравитация сильнее меня. С ней нельзя бороться, можно только двигаться вместе с ней.

Вторая: яйцо нельзя разбить. Яйцо нельзя разбить, или я провалюсь.

Опять.

А провалы мне осточертели.

– Держись, – голос Дравика в моем шлеме едва пробивается сквозь шум крови в ушах. Перед глазами у меня все плывет, очертания голографических цифр на пульте искажаются, а Разрушитель Небес несется сквозь космос со скоростью 22 парса в минуту. 23. 24. – Еще десять секунд.

Звезды дрожат вдалеке. Я цепляюсь за жизнь благодаря натяжению тонкой поверхности седла, которая выпячивается, готовая вытолкнуть меня. В руке, так что костяшки побелели от напряжения, я держу яйцо. Стискиваю бедра, чтобы не дать артериальному давлению увлечь меня в беспамятство, а перегрузки ведут с моими внутренними органами увлекательную игру в мусорный пресс. Голова кажется тяжелой, будто в любую секунду может сорваться с шеи. Инстинкты призывают меня схватиться за что-нибудь, чтобы сохранить равновесие, но тогда яйцо разобьется. Нельзя. Яйцо должно выдержать эту гонку, иначе я не смогу перейти к следующему этапу тренировок. Уже полторы недели продолжаются мои провалы, а тревога и давление нарастают: хотя Дравик не говорит об этом напрямую, я понимаю, что мы сильно выбились из графика.

Мое тело под серым с объемной подкладкой тренировочным костюмом наездника – одна большая рана: синяки разной давности изображают карту моих тренировок на низких скоростях. Не знаю, сколько раз меня выбрасывало из седла и мотало в жесткой грудной полости боевого жеребца: после семнадцатого вылета я перестала вести подсчет. Примерно на двадцатом я поняла: сопротивляться невозможно. Нельзя двигаться против неудержимого притяжения гравитации, но можно быть