– То есть, хочешь сказать, что ты не тупой, и тебя вовсе не поэтому оставляют? – кинула жестоко я и пошла дальше по лестнице, уже не смотря на него. Смена его настроений меня пугала.

Ярость Ирвинга докатилась до меня теплом его тела, оказавшегося рядом слишком близко и быстрее, чем я успела отстраниться. Он развернул меня на верхней площадке и заставил посмотреть на него. Я уже давно так близко не видела лица парня, и от этого мне стало неуютно. Слишком интимно, чересчур близко для такого знакомства.

– Не будь грубой, деточка. Если я не оценил прелесть твоих кристально серых глаз и розовых губок, это еще не значит, что стоит меня обзывать тупым, – сказал Ирвинг мне и, продолжая смотреть на него вот так, вблизи, я поняла, что он намного интереснее, чем казался на фотографиях. Но вовсе не его привлекательность заставила меня задохнуться, а ярость. Я скинула его руку и подалась назад.

– Какую прелесть?! – возмутилась я. – Может, это тебе нужно быть вежливей, это все же мой…

И тут я замолчала, понимая, что едва не сказала нечто ужасное и непростительное. Я мучительно затаила дыхание, ожидая его реакции.

– Ну… – Лицо Ирвинга стало в один миг темным, замкнутым и почему-то довольным, словно он только и ждал, когда я скажу что-либо подобное, чтобы иметь настоящую причину меня ненавидеть. – Ну же… Говори, что хотела. Твой дом? Поверь, я это прекрасно знаю и нахожусь здесь лишь из-за Майи. Доучиться я мог и в Австралии.

Я почти открыла рот, чтобы извиниться, но не стала этого делать, снова сомкнув губы. Он сам был виноват, и мои слова – только ответная реакция на его поведение. Непонятным было одно – почему эта реакция такая бурная.

– У тебя своя отдельная ванная, а также огромнейший шкаф. Одно окно выходит на море, другое закрывает дерево во дворе, но внизу видно сад.

Это я протарабанила ему в лицо, как уставший гид, который рассказывает одно и то же изо дня в день и мечтает об отпуске. При этом Ирвинг так и не опустил второй руки с моего предплечья. Я начала нервничать, его же лицо даже не дернулось. Оторвав от меня свою руку, он пропустил меня вперед, чтобы я показывала, куда идти.

И хотя мне было неприятно осознавать, что когда он шел сзади, я чувствовала себя незащищенной, это было лучше, чем прожигать в его спине дыру. И когда уже казалось, что коридор не кончится, мы дошли до наших дверей. Я только мельком глянула на свою, чтобы убедиться, не оставила ли Этни под ней корзину с нижним бельем. Хорошо, что она была забывчивая, мне бы не хотелось видеть его гадкую ухмылку по этому поводу. А она бы, несомненно, появилась!

Толкнув дверь в его комнату, я не стала заходить. За эту неделю я много времени провела здесь, помогая маме красить и обставлять ее мебелью. Время от времени я возвращалась к их фотографиям, но потом ставила все назад. Комната могла бы быть уже готова, если бы не коробки с их личными вещами, к которым мы не прикасались: мама считала, что они сами все разложат по своему вкусу.

Я думала, что он зайдет, но Ирвинг тоже остался на месте. К моему удивлению, он обернулся на 180 градусов и посмотрел на мою дверь, выкрашенную в серый цвет, с моим именем, написанным лимонной краской – творчество Этни, которое мне понравилось, и я решила его оставить.

– Серая дверь, – констатировал Ирвинг с улыбкой, которую никто веселой не назвал бы. – Наверняка твоя.

Я тут же поняла его намек на мою серость. Вот урод! А потом он посмотрел в другой конец коридора. Глаза его тут же цепко окинули разрисованную и обвешанную сделанными из бумаги цветами дверь Этни, которую было видно даже отсюда. На двери Майкла висели флаги нескольких футбольных клубов, которые тоже прекрасно просматривались издалека, моя же дверь ни о чем не говорила.