Я изучил множество алхимических трудов, в том возрасте и при тех обстоятельствах, когда воображение, если оно когда-либо и обманывало меня, уже «сбросило свое оперение», и я чувствую себя вполне способным, как и, несомненно, готовым, видеть вещи такими, какие они есть. Поэтому, после долгих изысканий и размышлений, я утверждаю, что труды подлинных алхимиков, за исключением сочинений невежественных подражателей и злонамеренных самозванцев, по своей сути религиозны, и что лучшее внешнее подспорье для их толкования можно найти в изучении Священного Писания, и главным образом Нового Завета, – при этом ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не следует упускать из виду тот «свет, что был до света».

Несомненно, существовало множество самозванцев, игравших на доверчивости и алчности публики, но подлинные алхимики были людьми религиозными, которые проводили свое время в достойных занятиях, зарабатывая честным трудом на жизнь, и в религиозных размышлениях, изучая, как осуществить в себе союз божественной и человеческой природы, выраженный в человеке через осознанное смирение пред волей Божьей; и они, на свой манер, продумали и опубликовали метод достижения этого состояния или вступления в него как в единственное успокоение для души.

Следующее небольшое стихотворение превосходно обрисовывает жизнь, к которой стремились достичь адепты:—

«Есть остров, говорят, где всех даров полно:

плоды, деревья, зелень молодая —

творенье высшее самой природы;

там люди в вечности живут,

вкушая все восторги и утехи.

Там не бывало и не будет никогда

ни стужи зимней, ни жары палящей,

сезон все тот же – вечная весна,

где все, и даже те, кого судьба терзала,

находят мир. Земля сама, охотно,

дары свои им отдает; слова «твое» и «мне»

средь них не знают; здесь общее все, свободно

от боли и от ревности слепой. Здесь правит разум,

не фантазия. И каждый знает,

чего просить и что повелевать.

И так у каждого есть то, что просит он;

и что велят, исполнено бывает.

Тот остров назван Островом Счастливых.

И, говорят, им правит Королева,

красноречива и мудра, и вместе с тем

так хороша, что лишь одним лучом

своей великой красоты всю землю

вокруг себя сияньем озаряет.

Когда она увидит, что пришли

(а их немало, любопытных столь,

что страха пред очами не имеют)

те, кто взыскует милости ее и жаждет

того блаженства, что она всем обещает

в своем престольном граде, – им велит

она собраться; и тотчас,

прежде чем дать согласие оставить,

их всех на время в сон погружает.

Когда же сна они вкусят, насколько нужно,

она их будит и к себе зовет,

предстать пред нею. Не помогут им

ни оправданья, ни опаска, ни елей речей,

ни крик настойчивый. У каждого на лбу

начертано, что он во сне увидел.

Те, чьи мечты были о псах и птицах,

тотчас изгнаны; по ее царскому веленью

их уводят, чтобы жили впредь они

с подобными зверями. Тот, кто грезил

о стенах павших, о войне и смуте,

о славе бранной, о великих подвигах,

подобным образом изгнан от ее двора.

А тот, чье чело бледно, мертво, иссохло,

являя лишь заботу о наживе, —

и ему она откажет быть ее царем и господином.

Короче, никого из сновидцев

она в своем не оставляет царстве,

кроме того, кто, пробудясь, несет в себе

приметы снов о красоте ее чудесной.

Такое в ней блаженство – быть и казаться

прекрасной, что такой мечтатель ей всего желанней.

Все это басня, говорят; но тот, кто первым

Сложил и рассказал ее, в той басне

Истину сокрыл.»*

Эрио де Бордери (XVI век), в переводе Кэри.

«У Философов, – говорит Фламмель, – есть сад, где солнце и утром, и вечером оставляет сладчайшую росу, и, не переставая орошаем ею; земля его родит деревья и плоды, пересаживаемые туда и получающие питание с благодатных лугов. И так происходит ежедневно; и там они укрепляются и оживляются, никогда не увядая; и за год они получают больше силы, чем за тысячу лет там, где их касается холод».