Несмотря на активную реализацию политики исторической памяти в ЕС в последние годы, реализуемый подход во многом чреват созданием однозначной, но, в тоже время, черно-белой картины мира. На это обстоятельство указывают и европейские аналитики31, с позиции которых вопрос конструирования исторической памяти должен решаться с умеренных позиций. Так, политика памяти Европейского союза не может ограничиваться штампами об «уникальности Холокоста»32 и «безусловном зле нацизма и сталинизма»33,34, а также неоспоримом благе интеграционного процесса в Европе. Такой подход чрезвычайно категоричен и не оставляет места для множества исторических событий существовавших параллельно.
Кроме того подобная модель выглядит односторонней, так как не учитывает, к примеру, феномен колониализма, что препятствует восприятию реальных практик интеграции ЕС. Соответственно, формируемая в ЕС историческая память должна носит критический характер, и быть основа на критическом восприятии европейскими обществами, в первую очередь, своей национальной истории.
Достигнуть подобного критического уровня, по мнению экспертов, возможно, руководствуясь универсальными гуманистическими ценностями, и участвуя в открытой дискуссии, которая обеспечит взаимопонимание и примирение, как на внутриполитическом, так и на международном уровне. Участие в дискуссии, в свою очередь потребует рассмотрения неудобных сегментов национальной истории, отказа от • понятия «исторической правды» и acknowledging the potential risks in legislating for a specific view on or memory ofотказа от закрепления в законодательстве отказа от закрепления в национальном законодательстве определенного взгляда на историческое прошлое.
Только при соблюдении этих принципов и при условии эффективной популяризации нового исторического дискурса можно ожидать, что политика памяти в Европе даст по настоящему интегрирующий эффект, который в перспективе будет воплощен в новом мышлении объединенной европейской нации.
Тем не менее, на данный момент подобная комплексная политика памяти в Европейском союзе не сложилась, и более того, в контексте миграционного и финансового кризисов последних лет обострились многие исторические противоречия и были реанимированы воспоминания об исторической несправедливости. В немалой степени этому способствовали недавние политические события, которые многие аналитики связывают с пересмотром системы миропорядка в целом. Ключевыми событиями здесь следует считать украинский кризис, присоединение Крыма к России, а также активизацию деятельности стран Вышеградской группы в вопросах отстаивания своих прав на европейской политической арене.
В данной связи достаточно востребованными оказываются идеи, обозначенные в статье эстонской исследовательницы Марии Мальксоо «The Memory Politics of Becoming European: The East European Subalterns and the Collective Memory of Europe» опубликованной еще в 2009 году35. В данной работе автор фактически пытается переосмыслить то противостояние мировоззрений, которое сложилось в Европе после освобождения Прибалтики и Польши от «советского ига» и их вхождения в состав единой Европы.
В частности М. Мальксоо утверждает, что в Европе нет общей исторической памяти и существует не менее четырех вариантов политики памяти, в том числе атлантическо-западноевропейская, немецкая, восточно-центральноевропейская и российская. В контексте развития европейского интеграционного процесса через присоединение стран Восточной Европы, именно политика памяти, реализуемая в Польше и Прибалтике оказалась наиболее значимой для развития и утверждения общеевропейской мемориальной политики. Фактически, данные государства оказались наиболее активны в вопросах моделирования «нового исторического прошлого», что было обусловлено необходимостью получения собственной «исторической ниши» в едином здании европейской истории, и необходимостью жесткой артикуляции российской угрозы, которая в их системе ценностей была представлена в качестве фундаментальной и исторической. «Их „Становление Европейскими“ было по существу борьбой за признание польской и балтийской „полной Европейскости“ со стороны авторитетных социальных носителей этой желанной идентичности и одновременным бунтом против случаев ошибочного восприятия этих стран „менее Европейскими“ по сравнению со странами Запада»