но кто они, он до сих пор не знает…
Чужим разлуку проще предпочесть,
кто не успел взлететь, тот опоздает.
Быть может, он не потянул с «ай кью»,
как в сельском магазине продавщица?
Так проще всё повергнуть забытью,
чем продолжать есть едкую горчицу.
Хотя он сам не гол – обут, одет,
на пенсии, над головой есть крыша,
но ждёт звонка и слов: «Ну, здравствуй, дед!» –
или что дочь письмо ему напишет.
Жестоки люди, близкие – вдвойне,
свои лишь зная беды и заботы,
а до других, то здесь, как на войне,
им дела нет, всем, кроме них, нет льготы.
Всё… Жизнь прошла… Каков её итог?
В ком он теперь свою продолжит душу?
Одна надежда – не откажет Бог,
что не заставит долго бить баклуши.
Он так хотел внезапно умереть,
что тот, кто наверху, пошёл навстречу…
Ведь если может только смерть согреть,
пускай он будет хоть в надежде вечен…
Позёмка
Смеркалось… Позёмка по полю мела,
и ветер взывал, словно дьякон с амвона,
ты снега белее и мела была,
смущённо с порога взглянув на икону.
Сняла капюшон, как фату, с головы,
вошла и присела на краешек стула,
давая понять, что теперь мы на «вы»,
по-детски в озябшие пальцы подула.
Не глядя в глаза, подбирала слова,
волнуясь, как будто себя предавала,
сидела чужой, ни жива ни мертва,
но с духом собравшись, мне всё же сказала:
«Прости, что так вышло, как ты не хотел,
чтоб стала женой я кому-то другому,
но, видно, костёр наш с тобой прогорел
и пеплом накрыл прошлой страсти истому.
Да знаю, что горько… но всё же скажу
и правдой закончу последний наш вечер,
наверно, пора – замуж я выхожу,
я верю – ты сильный, и время всё лечит.
Ты знаешь, с тобой не смогла бы я жить,
чтоб счастьем своим без забот наслаждаться,
но если ты хочешь – мы можем дружить
и изредка снова, как прежде, встречаться…»
Себе не лукавя, я ждал их давно,
её откровений, что надо расстаться…
Бессилье душило… Открыл я окно…
Закончился день, начинало смеркаться…
Смеркалось… Позёмка по полю мела,
как будто полой своего балахона…
Любовь ты сегодня мою предала,
лампада погасла в углу у иконы….
Гармошка
Будничный день на исходе,
звёзды украсили свод,
жизнь замерла́ в огороде,
спит утомлённый народ.
Где-то играет гармошка,
душу басами щемит,
то замурлычет, как кошка,
то словно птаха взлетит.
Может смеяться довольно
или заплакать навзрыд,
словно ей сделали больно,
грустным укором звучит.
Боль свою в звуках запрячет,
спрятав её про запас,
пальцы по кнопочкам скачут,
будто ударились в пляс.
Да, не срослось, не слюбилось,
вот и страдает душа,
и ничего не забылось,
верхней октавой дыша.
Без партитур и клавиров
память ей пальцы хранят,
звуки от кнопок пунктиром
к той, кого любит, летят…
Любит – не любит
Вновь с кофейною гущей промашка
получилась, как я ни старался:
там, на дне, появилась ромашка,
словно рок надо мной насмехался.
Так уж было – на луг у овражка
забредал, в разнотравье купался
и гадал целый час на ромашке,
о любви говорить с ней пытался.
Полевой я не верил ромашке,
мне гадала герань луговая,
что родился я сразу в рубашке,
и любовь меня ждёт роковая.
Мне соврал василёк синеокий,
что лишь он моё счастье рассудит,
но ответ был от счастья далёким,
ведь опять получалось – «не любит».
На траве, в небо глядя, влюблённый,
я лежал, всю испачкав рубашку,
мир казался мне сине-зелёным,
как домой приведённой дворняжке.
На душе словно камень тяжёлый
неприкаянной болью томился,
утешали меня гулом пчёлы,
что я просто гадать разучился…
Хорошо
«Хорошо быть молодым,за любовь к себе сражаться,перед зеркалом седымнезависимо держаться».Ю. Мориц
Хорошо, когда ты мал,
всё имеешь то, что надо,
три ступеньки прошагал,
ждёшь игрушку, как награду.
В школу утром не вставать,
можно спать хоть до обеда,