Мария стянула с головы платок, машинально дотронулась до приметной на щеке родинки и распустила волосы.

– Ты про жир понял? – сухо спросила она, уставившись в него своими серо-зелеными глазами. – Или Федоська тебе соображалку отшибла?

– Так рано еще за медведем идти. Не в берлоге еще, – словно оправдываясь, проронил Гаврила.

– Если бы в деревне у кого был, к тебе не пришла, – отрезала Мария.

За два года, что Сальникова поселилась в деревне, Оманов не раз разговаривал с ней. И каждый раз чувствовал себя, мягко говоря, неуверенно. Сорокатрехлетняя красивая женщина говорила кратко и точно, словно вколачивала гвозди. Говорят, кто-то из деревенских мужиков пробовал за ней приударить, но вскоре от своих намерений почему-то отказался и больше к ней не подходил. Откуда она появилась, точно тоже никто не знал. Агафья, что приютила ее, сказала однажды, что женщина с Вологды приехала за поиском лучшей доли. Но общаясь с ней, в деревне никто так и не понял, что это за доля такая, которая ей нужна. А спустя какое-то время расспросы относительно ее прекратились, и любопытствовать народ перестал.

Саму же Марию интересовала только работа в колхозе и лес, где она пропадала при малейшей возможности.

– Любо ей там. Свободной душе раздолье нужно, – говорила любопытным Агафья. – Вот и ходит, когда может. Ей же сено скоту ставить не нужно, а мои куры времени немного отнимают.

Сама же Мария на все вопросы о своем увлечении лесом только пожимала плечами, да смущенно улыбалась. Дескать, нравится по незнакомым тропам и речкам бродить. Знакомства близкие тоже не заводила, и в гости без дела ни к кому не ходила. Вела себя, словно отшельница. Правда, Агафья с кем не попадя под одной крышей жить не будет, а значит, доверяла ей. Ну, а если Чуровой кто приглянется, то к тому и вся деревня относится благосклонно. Агафью в деревне уважали.

– Катьку живой увидеть хочешь? – в голосе женщины проступили жесткие нотки.

– Чего такое мелешь, Мария? Бувает, в выходной схожу. Схожу, вообщем.

– Я тебе бувает устрою, – пригрозила Мария.

– Да, схожу, схожу!

– Хорошо.

Сальникова быстро поднялась, повязала платок и вышла за дверь.

«Ну, змея! – чуть не выкрикнул в след ей Оманов».

В прошлый выходной Гаврила, управившись с утра в кузнице с делами, пришел домой, разделся и, достав из подпола пива16, уселся за стол. Злоупотреблять он не собирался. Думал, выпьет самую малость с устатку пока Катерина не придет, перекусит, да в баню с ней и сходят. Баня со вчерашнего еще не остыла. Да и Васька маленько подтопить должен был. Вчера Никита Третьяков, что последние лет двадцать кузнецом в деревне был, продержал его у наковальни до самой темноты, и в баню идти после этого у Гаврилы сил, да и желания не было никакого. Старший сын Васька истопил жарко, да так в итоге один и мылся. Катерина с фермы тоже поздно пришла. Пока с малым провозилась, стало темнеть, а с лучиной мыться не захотела. Керосину, по ее словам, «капля одна» осталась, а когда его привезут в деревню, никто не знал. Вот и экономили, как могли. Вечерами все больше лучину жгли. И лишь у председателя колхоза в окне отблески лампы виднелись чаще других.

Он прикрыл глаза и сидел так какое-то время, словно к чему-то готовясь. А когда их открыл, глубоко вздохнул, и, налив в кружку мутноватой жидкости, залпом выпил. От души «крякнув», Гаврила встал, подошел к печи и вытащил оттуда сковороду. На столе откинул крышку, выпустив наружу ароматный запах запеченных меев. Аккуратно отломив ломоть хлеба, помакал им в сковороде солоноватую теплу жидкость и, ухватив несколько рыбок, отправил все в рот. Затем удовлетворенно вытянул ноги и снова прикрыл глаза. Накопившаяся усталость постепенно отступала, и он чуть не задремал.