А Гаврилу появление милиционера, да в такой момент, и на самом деле серьезно напугало. «Хорошо хоть свой, ачемский приехал. С ним и поговорить и, может, договориться можно. По крайней мере, раньше так было. Но и сейчас надежда есть. А если бы не он. Если бы чужой приехал, сразу в район увез, – прыгали мысли у него в голове. – Тогда сегодняшняя удача, сегодняшней бы и осталась. Медведь заляжет, поди потом добудь. А, если кто другой…». Пытаясь не спугнуть внезапно свалившееся счастье, он даже нужное слово и в мыслях выговорить не смел. Он, вообще, это слово не помнил, говорил, когда или нет. А то, что оно означает и вовсе не видел. А тут такое и столько!

– Ну, чего молчишь? Или обманываешь? – прервал Конюхов затянувшуюся паузу.

– Так это… Не залег еще. Бродит вокруг, а не ложится. Чего мне врать-то.

– А чего рано собрался за медведем? Почему зимы не дождаться?

Оманов замялся, но, понимая, что правду Конюхов все равно узнает, негромко проговорил:

– А что зима? Декабрь-то уж через неделю, а Катерина… Катерина приболела, у Агафьи. Хворает сейчас. Чурова говорит, что медвежье сало нужно. С легкими, верно, что-то.

– Приболела… У Агафьи сейчас…, – передразнил Григорий. – Руки распускать меньше надо! Ребятишки где?

Оманов растерялся, но внешне никак свое беспокойство постарался не выдать. «Чего это он? Откуда про них знает? Видел что ли? Но как? Давно тут уже? – терялся он в догадках».

– Ну, что язык проглотил? Дети где?

– А ты давно тут? – осторожно спросил Гаврила, уходя от прямого ответа.

– Ты мне вопросы задавать собрался? Ребятишки, спрашиваю, где?

– Дома, наверное, – выдохнул Оманов и сразу весь как-то обмяк.

Конюхов взял кобуру и, кивнув на висевшее за спиной охотника ружье, произнес:

– На телегу ружьишко и не балуй у меня: самые широкие полномочия имею.

Когда тот положил гладкоствольную «берданку» рядом с ним, Григорий взял его и отдернул затвор.

– Не заряжено, – пояснил Оманов, вытащил из кармана зипуна небольшой патронташ и протянул милиционеру.

Конюхов сунул патроны под тулуп и кивнул на свободное место в повозке.

– Садись, сзади. Подвезу до деревни.

– Благодарствую, товарищ начальник, – стараясь говорить как можно спокойнее, ответил Гаврила и залез в телегу.

Пока ехали до деревни, Оманов думал лишь о том, видел ли чего Конюхов у «коромысла». Так ничего не сообразив, он неожиданно даже для самого себя спросил:

– А чего за ребятишек испугался? Неужто думаешь я могу… Ну, даже, если и видели чего. То же дети…, – он замешкался, не зная как закончить свою мысль.

– Что? – переспросил Григорий. – Ах, дети? Где они, спрашиваю. Младшему-то, поди, всего ничего еще. С кем они у вас сейчас? Ты – в лесу, Катька, так понимаю, еле-еле душа в теле. А ребятишки у кого?

– М-м-мои-то? – еле выговорил Гаврила.

– Где мои, я знаю. Колька где? Младший с кем?

– М-мой Колька?

До него только сейчас стало доходить, что Конюхов на самом деле ничего не видел и все его страхи лишь плод его воображения. А спрашивает о его с Катькой ребятах и больше ни о ком. Оманов, не скрывая, облегченно вздохнул. От сердца отлегло и он заметно изменился в лице.

– Я что-то смешное спрашиваю или ты точно умом тронулся? – его состояние не укрылось от глаз Григория.

– Кольке четырнадцать. Большой. Дома он. Младший у Агафьи. Там у нее городская живет. Присмотрит, если что, – проговорил Гаврила.

– Сальникова все еще в деревне?

– А где Марье быть. Тоже при колхозе нынче. В него вступить нынче легче, чем обратно выйти. Вон, Ленька Пустой в город хотел, ан нет. Не тут-то было…

– Ты бы болтал поменьше. Дольше бы прожил, – оборвал его Конюхов.