«По крайне мере в одну моську переть напролом тяжеловато будет… – неторопливо кумекал про себя Ратибор. – Надо бы сперва изнутри кое-что разнюхать: численность окопавшихся в граде вражин, ситуацию в целом, царящие в народе настроения. Ну а затем заручиться поддержкой недовольных правлением Лютеги ватажников и горожан, кои наверняка имеются, причём в немалых количествах! В общем, сработать нужно тонко… То есть именно так, как ты действовать и не умеешь, рыжий балбес!..»

В этот миг дверь в трактир открылась, и в зал вошёл Торчин, вчерашний знакомец Ратибора по драке. Бегло оглядев трапезную, уже нарядно одетый по званию воевода заприметил в углу рыжебородого богатыря, довольно хмыкнул, обернулся и почтительно произнёс кому-то на входе: – Он здесь. Как мне наши ищейки и доложили.

– Отлично! Проследи, чтобы нам не помешали, – властно раздалось с порога харчевни.

– Будет сделано, владыка, – Торчин зыркнул на шесть крепких дружинников, зашедших следом за ним в корчму: – Так, ты и ты, на входе мнётесь! Никого не впускать, не выпускать без государевой либо моей указки! Ясно? Хорошо. Теперь вы двое – топаете наверх; проследите, дабы со второго этажа нас никто не потревожил. Ну и Милонег с Беляем остаются со мной и правителем; маячите недалече и внимательно наблюдаете в первую очередь за рыжим чужаком. Тот горяч, норовист, что угодно отчебучить может! Посему ухи востро и моргалики на макушке!..

Распределив попарно на позиции своих бойцов, затем Торчин уважительно придержал входную дверь, впуская внутрь неброско, но крайне добротно одетого русоволосого мужа лет пятидесяти.

У корчмаря глаза на лоб полезли от осознания того, кого сейчас попутным ветром принесло на порог его харчевни.

– Государь!.. – не удержавшись, изумлённо ахнул тут же низко склонившийся Богдан, всю сонливость которого как ветром сдуло ещё при появлении в заведении княжеского воеводы. – А я ведь Параскею не будил ещё; окромя кабанчика, медовухи да сбитня с квасом и нет ничего готового…

– Вот кваску, мил человече, будь добр, и плесни мне в кубок! – Годислав, правитель Пчелиного княжества, не спеша подошёл к стойке, взял из трясущихся от волнения рук трактирщика кружку, тут же им наполненную, а после взглянул на котомку с припасами, прищурился и поинтересовался: – Намылился куда, Богдан?

– Ента я не себе собрал! – тут же выпалил невесть чего испугавшийся корчмарь, про себя с тревожно-радостным удивлением отметивший, что князь знает его имя. Только вот хорошо это или плохо, пожилой кабатчик не ведал. – А вон ему! Ему наготовил! В путь-дорогу! – Богдан ткнул дрожащим указательным пальцем в сторону молчаливо восседающего Ратибора, продолжавшего всё так же невозмутимо цедить пряный напиток.

– Да что ты? – князь несколькими глотками осушил чарку с квасом, поставил опустевший сосуд на стойку, а после задумчиво сдвинул брови. – Любопытно… А я как раз к нашему гостю на разговор и пожаловал. Жбанчик медовухи нам принеси ещё, старче, будь ласков.

– Как скажете! Я мигом! И оглянуться не успеете! У меня лучший хмель в княжестве! Не считая, конечно, ваших личных хранилищ в тереме, властитель!.. – смешно затараторил Богдан, про себя поражаясь тому, что Годислав пришёл столь ранним утром в его заведение, к какому-то неизвестному головорезу на беседу. Невиданная честь для странствующего незнакомца. Обычно ведь бывало совсем наоборот: к князю приводили кряжистые дружинники тех, кого правитель желал лицезреть лично.

Тем часом Годислав подошёл к столу, за которым восседал Ратибор, и, быстро обежав того цепким взором, спокойно проронил: – Я присяду? – чем окончательно добил Богдана, чуть не рухнувшего под стойку от удивления, ибо трактирщик за всю свою долгую жизнь ни разу не слышал, чтобы князь спрашивал у кого бы то ни было разрешения присоединиться к завтраку. Впрочем, подобное поведение государя поразило не одного корчмаря; у Торчина, замершего недалече от Годислава, как и у притулившихся позади воеводы Милонега с Беляем, также отпали челюсти от изумления; столь необычная, крайне уважительная манера держаться правителю Пчелиного королевства явно была не свойственна. По крайней мере, при обращении к не равному себе по положению и родовитости.