– Папа, да хватит уже, – взмолилась Мона.

Она не сводила глаз с сына, но Йоханнес не пришел ей на помощь. Тогда она повернулась и пошла к кухонному столу, остановилась на минуту, стоя спиной к ним, а потом выпрямилась и обернулась к отцу.

– Я была церковным старостой в этом городе более сорока лет, ты же не хочешь, чтобы я оставила эту работу из-за того, что у нас появился новый пастор?

Эрнст недовольно посмотрел на нее и стал громко барабанить пальцами по столешнице.

– Эта церковь была нашей более шестидесяти лет, а теперь мне надо просто взять и принять то, что от моего служения осталась лишь должность церковного старосты.

Мона снова повернулась, резко поставила пару тарелок в раковину и включила воду.

– Ты сейчас идешь в церковь? – спросил Йоханнес мать, которая стояла к нему спиной.

– Наверное, пора открыть дверь для прихожан, – сказала она, не поднимая глаз от раковины. – Если органист закончил репетировать.

– Я с тобой, – сказал Йоханнес.

– Сейчас? – спросила она, стряхнув воду с тарелки и поставив ее на сушилку у раковины. – А как же Ольга?

– Я хочу услышать, сказали ли они еще что-нибудь Беате, прежде чем поеду в дом престарелых.

– Беата… – скривился Эрнст, опустив уголки губ, – священник-хиппи, готовая подавать прихожанам спагетти? Неужели правда, что церковь только такое и может предложить в наше время? Короткую службу, развлечения и еду?

Мона ласково положила руку на плечо отца.

– Не надо так волноваться. Это вредно для здоровья.

Он недовольно смотрел прямо перед собой.

– А эти ее прозрачные платья, это же неприлично!

Он решительно повернулся к Йоханнесу.

– Мне все равно, как ты это сделаешь, но ты должен вернуть нам эту церковь. Мы не можем допустить, чтобы эта невежественная женщина вещала с кафедры в нашем приходе.

– Ладно, ладно, – устало сказала Мона, слегка сжав плечо отца. Оно было костлявым и крепким. – Я вернусь к ужину.

Эрнст кисло посмотрел на Йоханнеса, который поднялся, чтобы пойти с Моной.

– Тебе не стоит внимательно изучать ее проповедь. Приходской совет заметит, если будут какие-то мелкие ошибки!

– Я делаю все, что в моих силах, дедушка, – негромко сказал Йоханнес, пытаясь избегать взгляда Эрнста.

– Нет, – твердо сказал тот. – Не делаешь, иначе бы ты не потерял церковь.

– Довольно, – вмешалась Мона. – Пошли.

Йоханнес вышел через заднюю дверь и оглядел двор и обшарпанные сараи, а Мона в это время нашла свою сумку и переобулась в уличную обувь. Во дворе разгуливал один из их теперь уже слишком многочисленных павлинов. Он издал длинный, пронзительный крик. Двое других, прохаживавшихся поблизости, ответили ему. В свое время его прабабушка и прадедушка купили пару этих экзотических птиц, и с тех пор они терроризировали окрестности своими криками.

Мона взяла сына под руку, и они пошли между хлевами к узкой дорожке за их домом, которая вела к пасторскому саду и церкви.

Йоханнес шел по высокой траве, а Мона пошла по тропинке, которую Эрнст протаптывал между фермой и церковью в течение шестидесяти лет. Тропинка была узкой. Ее утоптал тяжелыми шагами один человек. Он ходил здесь день за днем. Год за годом. Десятилетие за десятилетием.

– Думаю, папа никогда не простит нас за всю эту историю с церковью, – грустно сказала Мона.

– Да, не простит.

Йоханнес посмотрел на большой резервуар для навозной жижи, стоявший на поле справа от них. У него были мощные бетонные стены, а над ними был натянут толстый прорезиненный брезент. Запах навозной жижи слегка бил в нос. Перед резервуаром лежала пара жирных свиней. Всего они держали одиннадцать.

– Если бы только он хотя бы в чем-то мог быть как ты, – продолжала она. – Ты быстро простил приходской совет и умеешь налаживать отношения с Беатой.