В жизни бытует такое понятие, если человек женился, то значит, обязательно нужно стать серьёзным и полностью отдаться домашнему хозяйству. Быть полноценным хозяином положения: обязательно надо держать всякую птицу, животину. И вести хозяйство так, чтобы доход рос непрерывно. Ведь мы жили не в селе, а почти на окраине города. Это, конечно, всякому понятно, можно ли всё это отрицать? Если правильно рассудить, нет, нельзя отрицать полностью и не отпускать возможность наживы.

Но я не допускаю, чтобы домашнее хозяйство стало целью, отчего человек жиреет плотью, но хиреет кровью, так как кровь у него течёт уже другая, перерождённая частнособственнической психологией, что всегда идеологически осуждалось.

Я всегда желал жить заботами об общем, но только (ах, как звучит странно) не личным. И я женился не для того, чтобы вести домашнее хозяйство. Ведь тесть содержал пару десятков кур, гусей, два кабана.

Помню, как я, разбуженный тестем, рано утром тащил на санках на базар сало. Конечно, любой скажет, что тесть трудился честно. Но зачем меня было ломать, отваживая от постижения филологической науки, литературы, журналистики и приобщая к домовитому хозяйству. И вдобавок предлагать технический институт. Мне это было чуждо.

В лице будущей жены всегда видел часть себя, друга и единомышленника. Но, увы, я крупно ошибся, мои представления не соответствовали самой жизни. Я живу с женой, сижу с ней рядом на диване и хмуро молчу, ощущая своё к ней отчуждение и испытывая душевное и даже физическое одиночество.

Она сидит, держит на коленях сына, занятая им, улыбается ему, и хотя я радуюсь вместе с ней нашему сыну, нашему счастью, я всё равно молчу. Моя радость тихая, в глубине души приятно разливается и чувствую себя счастливым от того, что у меня есть жена и сын.

Её радость на лице, и кажется беззаботная и довольная, что ей хорошо с сыном в её тёплом и уютном доме. И я знаю, что она меня не понимает даже в эту синхронную минуту, не слышит мой внутренний голос, так как занята сыном и собой. И ей сейчас ничего не надо. В эту минуту я нисколько её не ревную к сыну, что жена ему уделяет всё своё внимание и больше его любит, чем меня. Хотя я твёрдо знаю, что она меня вообще не любит. Пора её влюблённости прошла и не переросла в крепкую настоящую любовь. Со своими разными взглядами мы просто терпели друг друга.

Ночью её поцелуи в постели лживы и неискренни, так же, как и мои, поскольку мои и её продиктованы лишь одним – инстинктом близости. Если я что-то ей рассказывал, то загодя знал, что мои откровения меня самого после будут грызть чувством раскаяния. Ведь она хотела выслушивать вовсе не мои новые познания в искусстве, а деловые, направленные на семейный прибыток. Зачем же тогда я это ей говорил, зачем делился с ней своими знаниями и мыслями, она всё равно думает не так, как я?

И каждый раз я обещаю себе больше ничего не говорить ей, но проходит время, и я снова бестолково с ней откровенничаю. Однажды как-то в споре тёща мне сделала насмешливый упрёк, что я говорю только о звёздах, стихах и тому подобной для неё ерунде. Но я-то ей ничего не рассказывал. Выходило, что делясь всем этим с женой, она передавала содержание наших разговоров своей матери. Но поскольку жена по натуре скрытная, она с ней не очень откровенничала. Значит, та просто подслушивала. И как мне было неловко и стыдно услышать от тёщи этот упрёк вовсе не без сарказма!

Да, я был обижен и поставлен в смешное положение; мне казалось, что мои чувства и моё мироощущение были втоптаны в грязь и осмеяны, наверное, не только тёщей, но и самой женой. То, что меня интересовало из гуманитарных наук, для них всех это было пустяки. Они не приносят прибытка в семью! Тот упрёк и его назначение я хорошо уяснил. И должен был заниматься хозяйством, а не звёздами и стихами и прочей в их понимании такой ерундой.