Хруст пепла под сапогами. Резкий смех. Голоса. Ториан не повернул головы, лишь прищурил единственный глаз (второй скрывала черная повязка – еще один «подарок»). Трое. Мародеры. Подонки, которые шарили по Пепелищу, как стервятники, выискивая у выживших последние крохи. Они заметили старуху, копошащуюся в развалинах своей же лавчонки. Бедняжка пыталась отыскать хоть что-то ценное под грудой обгорелого хлама.

– Эй, бабуль! – гаркнул самый здоровый, с лицом, изуродованным оспой. – Нашла золотишко? Делиться надо, понимаешь? Милосердие божье велело.

Старуха вжалась в развалины, зажав в кулачках какой-то обгорелый сверток. – Уходите! Здесь ничего нет! Мое! Это мое!

– Твое? – Оспины осклабился. – В этом городе ничего ничье, старуха. Особенно теперь. Дай сюда!

Он шагнул к ней, грубо выхватывая сверток. Старуха вскрикнула, пытаясь удержать. Его приятель толкнул ее, и она упала в пыль, слабо всхлипывая. «Не заграждай рта волу, когда он молотит; но бедного и в правде его не притесняй» (Второзаконие 25:4, адаптировано). Ториан вздохнул. Глубоко. Гневно. Он ненавидел Пепелище. Ненавидел свою судьбу. Ненавидел этих шакалов. Но больше всего он ненавидел то, что внутри него все еще теплилась эта чертова искра долга. Искра, которая не давала ему просто напиться в стельку и забыться.

– Эй, циники! – голос Ториана прозвучал хрипло, но громко, разрывая гнетущую тишину. – Оставьте старуху. И убирайтесь. Пока можете.

Мародеры обернулись, удивленные. Увидев его – большого, но сидящего на развалинах, с флягой, повязкой на глазу и явно калеку с железной рукой – они фыркнули.

– Ого! – усмехнулся Оспины. – Кто это у нас? Рыцарь Пепелища? Иди лечиться, калека, а то и второй глаз потеряешь.

Ториан медленно поднялся. Его движения были не такими плавными, как раньше, но все еще несли в себе силу бывалого воина. Он поставил флягу на камень. Механические пальцы правой руки сжались в неуклюжий, но крепкий кулак.

– Последний шанс, – произнес он тихо. «Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Римлянам 12:19). Но иногда Господу нужна рука. Даже железная.

Оспины плюнул. – Руби его, парни!

Мародеры бросились на Ториана, размахивая ножами и обрезками трубы. Они были жестоки, но медлительны и глупы. Ториан встретил первого ударом настоящей левой руки в челюсть. Кость хрустнула с мерзким звуком. Второй мародер замахнулся трубой. Ториан блокировал удар железным предплечьем. «Крепость моя…». Металл звякнул, но выдержал. Ториан пнул нападавшего в колено, и тот рухнул с воплем. Третий, самый юркий, пытался ударить сбоку. Ториан развернулся, его железная рука схватила запястье с ножом. Механические пальцы сжались. Хруст. Вопль.

Оспины, видя, как его подельники корчатся на земле, озверел. Он вытащил из-за пояса короткий, грязный тесак и бросился на Ториана со всей яростью. Ториан отступил на шаг, избегая удара. Тесак свистнул у него перед лицом. Он чувствовал запах пота, страха и злобы нападавшего. В этом запахе был запах всего Пепелища. Всего его падения.

«Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» (Псалом 22:4). Старые слова, отзвук былой веры, пронеслись в голове. Ты со мной? Где Ты был тогда, когда они выжигали мне глаз? Когда отрубали руку? Когда клеймили предателем?

Ярость, черная и знакомая, вспыхнула в Ториане. Он не стал уворачиваться от следующего удара. Вместо этого он шагнул навстречу. Левый кулак со всей силы врезал Оспиному в солнечное сплетение. Тот ахнул, согнувшись пополам. Железная рука Ториана вцепилась ему в грязные волосы, резко дернула вниз. Одновременно колено Ториана со всей силы рванулось вверх. «Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня» (Псалом 22:4, продолжение). Удар колена в лицо был жестоким «успокоением». Хрящ хрустнул. Оспины рухнул без сознания, лицо превратилось в кровавое месиво.