Говоря без затей – Филип, согласно новому завещанию, полностью лишался наследства, в первую очередь – в пользу собственного ребенка мужского пола, дочери Филипа в завещании не упоминались вовсе, и в случае отсутствия у Филипа сына наследство переходило к ненавистному кузену Джорджу, которому, словно вдобавок ко всем оскорблениям в адрес Филипа, было запрещено передавать означенное имущество Филипу, либо иным его наследникам – вероятно, имелись в виду возможные дети от предполагаемого второго брака.

Филип дважды внимательно перечитал документ.

– Уф! Было и прошло! Слава Господу – у него не было времени, чтобы осуществить свои благие намерения.

Однако в следующий миг ужасная мысль буквально пронзила Филипа. Он поспешно позвонил в колокольчик. На вызов явился лакей – он был совершенно разбит после того, как час назад помог перенести тело его бедного хозяина наверх. Филипу пришлось изрядно потрудиться, чтобы добиться от бедняги ответа на вопрос: приезжал ли кто-нибудь к его отцу, пока Филипа не было в доме? Наконец, лакей смог промямлить, что не было никого, кроме молодой леди, «то есть, просим прощенья, миссис Каресфут, как она назвалась».

– Не имеет значения! – отмахнулся Филип, чувствуя, как с его души сваливается огромный груз. – Ты уверен, что больше здесь никого не было?

– Нет, сэр, никого, кроме только, прощенья просим, адвоката Беллами и евойного клерка – адвокат со своим черным портфелем был и весь день писал чего-то, а потом их светлость посылали за Симмонсом, чтобы он был свидетелем.

– Ты можешь идти… – почти прошептал Филип.

Теперь он ясно видел, что позволил старику умереть после того, как тот написал новое завещание, лишающее Филипа наследства. Он, Филип, позволил ему умереть – тем самым фактически перерезав горло самому себе! Беллами, несомненно, взял завещание с собой, и теперь у Филипа нет никаких шансов его уничтожить.

Однако постепенно его задумчивость сменилась угрюмой яростью – отчасти по отношению к его жене Хильде, но главным образом – к умершему отцу. Пьяный от переживаний, гнева, разочарованной алчности, Филип схватил свечу и кинулся наверх, шатаясь и едва не падая, готовясь обрушить новые проклятия на мертвую уже голову сквайра Каресфута. Однако оказавшись лицом к лицу с ужасающим в своем безразличии мертвецом, он разом растерял всю свою злость и страсть; леденящее чувство всемогущества Смерти охватило его и вселило в него трепет. Он каким-то внутренним чувством осознал, насколько бессильны и бессмысленны любые потуги смертных перед ликом Смерти. С какой целью он пришел сюда, к этому мертвому телу, чья неподвижная маска насмешливо взирала на все попытки оскорбить мертвеца?

Его отец был мертв, и это он, Филип, убил его. Он стал отцеубийцей. Ужас перед неминуемой расплатой за это преступление овладел им; предвидение ужасной тени, под которой отныне ему предстояло влачить свою жизнь, вползло в его разум, заледенив и душу, и тело. Он снова взглянул в мертвое лицо – и возбужденное воображение шепнуло, что на мертвых губах играет сардоническая усмешка. Проклятие Каина – вот что обрушилось на Филипа Каресфута, пригибая его к земле; волосы его поднялись дыбом и холодный пот выступил на лбу. Он больше не мог выносить этой пытки – он повернулся и выбежал из комнаты, а затем и из дома, и бродил по саду до глубокой ночи.

Измученный, истощенный психически и физически, он вернулся в дом уже после полуночи – и нашел в гостиной ожидающего его доктора Кейли. Тот только что спустился сверху, и на лице его застыло тревожное выражение.

– Ваша супруга разрешилась прелестной девочкой, – сказал он Филипу, – но я должен вам сказать, что дела обстоят отнюдь не удовлетворительно. Роды были сложные, и сейчас ваша жена в большой опасности…