Ему пришло в голову, что отец хотел сжечь это завещание – и вслед за этой мыслью пришла другая.

«Если он умрет прямо сейчас, то не успеет его уничтожить! Если не дать ему лекарство, то он – умрет!»

В чрезвычайных обстоятельствах мысль человека особенно стремительна. Филип был человеком решительным, если дело касалось его собственных интересов, к тому же кровь в нем кипела, а разум был ослеплен яростью и ужасом. Он недолго оставался неподвижен. Взяв бутылочку с лекарством из шкафа, он вылил ее содержимое в один из бокалов и подошел к отцу. Филип знал, что приступы эти, вызывая сильную боль, не лишали отца чувств. Старик перед ним лежал в агонии – но был вполне в состоянии понять, что говорит его сын.

– Послушайте меня! – медленно и отчетливо произнес Филип. – Только что вы сказали, что лишите меня наследства. Это лекарство спасет вам жизнь, но если я позволю бокалу разбиться – вы умрете, потому что больше запасов в доме нет. Поклянитесь Богом, что вы отказываетесь от своей угрозы – и я дам вам его. Поднимите руку, если клянетесь…

– Клянусь Небесами, я все равно буду преследовать тебя!

Наступила тишина, прерываемая лишь вздохами умирающего.

– Если не поклянетесь, я вылью его на ваших глазах!

Снова тишина, но на этот раз старик попытался встать и позвонить. Сын грубо отшвырнул его обратно в кресло.

– В последний раз: ты поклянешься?! – прохрипел он шепотом.

Страшная внутренняя борьба отразилась на лице старика, почти черном от боли; а потом из почти неподвижных губ вырвалось единственное слово – слово, которому суждено было навсегда остаться в ушах его сына.

– Убийца!

Это было его последнее слово. Он откинулся назад, простонал – и умер; в тот же миг пламя в камине неожиданно увяло, и комната почти погрузилась во мрак. Филип некоторое время стоял неподвижно – в ужасе от того, что он сотворил – и смотрел в тускнеющие глаза на мертвенно-бледном лице отца. Он был ошеломлен обрушившимся на него кошмаром, ужас которого он только сейчас осознал – и готов был пожертвовать в эту секунду своей жизнью, лишь бы повернуть время вспять.

Затем, однако, пришел в действие инстинкт самосохранения. Филип зажег свечу, подошел к телу и смочил лекарством губы и подбородок мертвеца, вылил несколько капель на сюртук, а затем разбил бокал на полу рядом с креслом – теперь все выглядело так, будто сквайр умер, пытаясь выпить свое лекарство.

Затем Филип испустил громкий вопль и стал яростно звонить в колокольчик. Через минуту комната наполнилась перепуганными слугами, одного из которых немедленно отправили за доктором Кейли. Тем временем, после бесплодных попыток вдохнуть жизнь в мертвое тело сквайра, его положили на тот же стол, на котором пятьдесят лет назад стоял гроб его матери.

– Убийца!

Затем наступила ужасная тишина: тень смерти обрушилась на старый дом, обняв его своими крылами. Мужчины ходили на цыпочках, стараясь приглушить шаги, а женщины плакали. Все они любили властного старика, да и произошло все слишком неожиданно. Голова Филипа пылала, он был обуян каким-то лихорадочным желанием действовать. Внезапно он вспомнил, что где-то наверху находится его жена; после пережитого встреча с ней более ничуть его не пугала, он даже желал ее. Найдя Красную спальню, он вошел. Было очевидно, что Хильда уже все знает – и она, и Пиготт, помогавшая ей раздеваться, плакали. При виде Филипа Хильда не удивилась – потрясение от смерти старого сквайра было слишком велико. Именно Филип и нарушил молчание.

– Он умер.

– Да, я слышала.

– Если ты уделишь мне несколько минут, я хотел бы поговорить с тобой! – бросил он довольно злобно.