Прочитав записку, Филип тихо присвистнул.

«Дьявольски неловко! – думал он. – Если я собираюсь жениться на Марии, надо покончить с Хильдой… но я не могу с ней расстаться! Я люблю ее! Я ее люблю!»

Прошло некоторое время, прежде чем Филипп смог решить, пойдет ли он на свидание с Хильдой, или нет. Во-первых, в целом он чувствовал, что это небезопасно, поскольку встречи при лунном свете с такой очаровательной девушкой, как Хильда, дойдя до мисс Ли, вполне могут быть неправильно истолкованы. Во-вторых, в частности он опасался, что она не проявит к нему нежных чувств – и это вынудит его действовать совсем иначе. В двадцать один год к оскорблению собственных чувств относятся болезненно… а сами чувства порой имеют обыкновение заявлять о себе весьма неловким способом.

Часто бывает, что нам ужасно хочется совершить какой-то поступок – и он, должно быть, воистину плох, если мы сами не можем найти ему оправдания. Так было и с Филипом. Он говорил себе, что на свидании у него будет возможность сообщить Хильде всю правду о его отношениях с Марией Ли – и положить конец затянувшемуся заигрыванию… ведь все это не что иное, как заигрывание… то есть, если и звучали какие-то слова любви, и даже довольно страстное признание самой Хильды, неосторожно вырвавшееся из ее гордого сердца… Но ведь официально ничего сказано не было! Теперь же настал момент заявить обо всем ясно и недвусмысленно.

Филип решился пойти на свидание.

Однако тем же вечером, сидя в назначенном месте и ожидая женщину, от которой он собирался отказаться, но которую любил со всей силой своей необузданной натуры, Филип неожиданно стал рассматривать все происходящее с иной стороны, чувствуя, как его решимость потихоньку тает… То ли выбранное для свидания место повлияло на его нервы, то ли ночное безмолвие, казавшееся ему совершенно оглушительным и гнетущим, то ли страх перед будущими горькими словами, то ли предвидение болезненного расставания – ибо он знал о Хильде достаточно, чтобы понять, что оно будет болезненным, и она действительно больше никогда не побеспокоит его… одним словом, какие-то из этих обстоятельств повлияли на него так сильно, что он совсем разволновался и впал в привычную депрессию. Более того, все скрытые до поры темные стороны его души неожиданно пошли в рост под воздействием этой мрачной атмосферы. Суеверия и предчувствия вспыхнули в душе Филипа. Он сам населял пространство вокруг призраками, порожденными его собственным разумом – и боялся своих мыслей. Ему бы сбежать – но он не мог этого сделать; оставалось только наблюдать за мерцанием лунного света на мирной глади пруда – и ждать.

Наконец, она пришла – быстрым, каким-то тревожным шагом, и он, хотя всего несколько минут назад и страшился ее появления, теперь приветствовал ее с каким-то болезненным нетерпением. Ибо наши чувства, какой бы природы они ни были, ничтожны и поверхностны в сравнении с нашими страхами. Мы боимся беды – мнимой или настоящей, нас страшит неизвестность, и если речь идет о ментальной сфере, то можем броситься даже в объятия злейшего врага, подобно утопающему, который тянется к брошенной ему веревке.

– Наконец-то! – сказал Филип с облегчением. – Как вы поздно!

– Я не могла уйти раньше. К ужину приехали гости, – тут голос Хильды смягчился. – Как вы бледны. Вы не заболели?

– Нет, просто немного устал.

Они замолчали, стоя лицом друг к другу; каждый был занят своими мыслями – и каждый боялся выразить их словами. Филип попытался что-то сказать, но голос подвел его; сердце юноши билось так сильно, что, казалось, мешает ему дышать.