Я как раз развлекал девок-курсисток, заставляя Фацецию петь для них раз за разом. Было морозно этим декабрьским днем, поэтому все сгрудились около меня, согреваясь дыханием, я курил одной рукой и громко фанфаронил на всю Театральную. Фацеция так же была рада услужить дамам. Внезапно здоровенная рука схватила меня за шкирман.

– Ага! – услышал я бас за спиной.

Все быстро разбежались, а я мигом сунул Фацецию в карман. Меня повернули, и я увидел перед собой большой серый зимний бушлат с лычками на погонах. Тут же вспомнились все наставления Луки Моисеевича на данный случай.

– Попался?

– Чего? – растерялся я.

– А, ничего! Попался, говорю! – сержант двигал квадратной челюстью.

Тут я вспомнил о вежливости, которая часто меня спасала.

– Я весьма извиняюсь, господин городовой. Очевидно, случилось некоторое непонимание? Но я спокоен, ведь вы, как доблестный блюститель порядка, легко в этом разберетесь! Не напрасно же мы со своих скромных налоги платим, правда? Позвольте представиться: товарищ Щелкопёр. У меня и документики соответствующие все в наличии, – я полез во внутренний карман своего пальто. – Должен сразу вам заявить, что гражданин я законопослушный, вышел вот на променаж, свежим воздухом подышать, так сказать-с.

– В отделении разберёмся! – городовой толкнул меня впереди себя.

Лука Моисеевич постоянно говорил, что проще всего договориться с городовым, чем с его начальником. Но у меня не было ни копейки, чтобы мочь договориться.

– Но позвольте же, господин полицейский, – пытался я сказать, впрочем, продолжая идти. – Ежели мы с вами отправляемся в полицейское отделение, стало быть, я задержан? Тогда позвольте узнать хотя бы за что? Ведь в своем поведении я не заметил никакого правонарушения! Но даже если и есть за мной какое-то прегрешение и вина, то я готов исправиться на месте. Разве вам мало работы с настоящими жуликами и ворами? Что же вы хватаете приличных и благопристойных людей? Тратите своё и наше время! Да постойте же вы! В конце концов, я прошу вас представиться, как положено, предъявить соответствующие документы в развернутом виде и значок с личным номером, а так же уведомить меня о моих правах, как того требует правило Миранды!

Городовой даже остановился и сдвинул свою шапку-ушанку на затылок. У него была короткая стрижка с ранними глубокими залысинами.

– Ты что, умный самый?

– А вы хотите, чтобы я был глупым? – не сдержался я.

Городовой снова схватил меня и толкнул силой, так что я рухнул на четвереньки посреди площади. Заживавший шёв снова заболел и, кажется, закровил. Я испачкал и намочил о снег колени, и мне стало так стыдно, будто меня побили не на глазах всей городской площади, а на глазах любимой дамы. Я выругался про себя, встал и пошел, куда велели, не говоря больше ни слова.

До охранки мы шли пешком и довольно далеко. По дороге я подумал, а не выбросить ли мне незаметно Фацецию в сугроб. Это, кстати, был тоже совет Луки Моисеевича. Он так и говорил: «Как заметишь фараонов, первым делом скидывай своё чёртово мнение, а потом сразу беги». Но сам он так не поступил, и я не стал. Не стал, не потому что шел впереди господина полицейского, и он бы непременно это заметил. Не стал, потому что не мог бы проститься со своей Фацецией вот так.

Мы вошли с городовым в ближайшее отделение полиции. Везде были решетки: на окнах и на дверях. Пол был натоптан грязью. В узком желтом коридоре стояли узкие лавочки вдоль стен.

– Тут ожидай, – подтолкнул меня городовой к свободному месту.

Свободное место оказалось между бритым щербатым парнишкой в ярко-оранжевой кофте с капюшоном и девушкой. Девушка была весьма странного вида: одета во всё черное, а лицо ей обильно осыпано белилами, но помада очень тёмная, а волосы её туго заплетены в косу на затылке.