– Что это? – первым подошел и спросил мальчик-бездомник.

Ему было лет шесть, на нём была худая курточка и кепка-восьмиклинка, а щёки размалеваны в саже.

– Дай полрубля? – попросил он, не дожидаясь ответа.

– У самого нет, – честно ответил я.

– Тогда докурить дай, – настаивал беспризорник, сплюнув себе под ноги сквозь зубы.

– Тебе лет-то сколько, можно ли уже курить?

– Молода лошадь, да норов стар, – снова сплюнул он.

– Иди отсюда, кусочник!

Мальчик отбежал подальше и уже оттуда стал осыпать меня кабацкой бранью.

Затем мимо прошла компания дворовых девок в ярких юбках и рваных чулках под ними, которых, конечно, увидеть было нельзя; они покосились на мою Фацецию: кто-то поморщился, кто-то посмеялся.

– Что это у тебя? – остановилась одна из них, у которой были большие голубые глаза. – Химера какая-то!

– Фацеция, – пожал плечами я и улыбнулся даме.

– Фацеция? Хороша б была для супа специя! – срифмовала другая девка с пухлыми губами и закатилась смехом, довольная своим острословием. – Пойдём лучше с нами? Покажу такого, прелестник, чего ещё не видел! Если есть пятак, конечно.

– Нет пятака, а так бы пошел, непременно!

На том и простился с девками.

– Продаешь?

Это был спекулянт, он такой высокий, что шапка валится, и кривой, как турецкая сабля, с грязными длинными патлами, шрамами на лице и большими желтыми зубами, которыми чавкал табак.

– Не знаю, – я посмотрел на Фацецию, она так и лежала, сжавшись в панцирь. – А сколько дашь?

Спекулянт тоже посмотрел на картонку, продолжая жевать.

– Два рубля дам.

Цену, которую называют спекулянты, смело можно умножать на пятьдесят, а то и на сто.

– На два рубля даже сигарет не куплю.

Спекулянт ещё раз посмотрел на Фацецию, а потом на меня.

– Ну три. Нет? Ну и сиди. Потом сам за целковый принесешь, – сказал он и ушел.

– Гадость какая! – иная старуха в чёрном ватнике и валенках остановилась прямо напротив меня и уставилась на мою Фацецию. – Гадость! Порождение самого не к ночи будь помянут!

Она даже замахнулась была своей клюкой, но я вовремя подхватил свою Фацецию на руки.

– Ну, так ступайте дальше, не смотрите.

Но старуха продолжала:

– Гадость! И лапами так мерзко шевелит. Страшная какая! Прусак какой-то!

– Иди куда шла, старая! – заступился за меня прохожий старик. – А вы, молодой человек, не слушайте её, она ничего не понимает. Дозвольте рассмотреть? Я ведь, с позволения сказать, любитель…

И старик поправил очки на носу и наклонился ближе к моим рукам.

– О! А это у вас чудесная работа, – посмотрел он на меня. – Прекрасная. Такое теперь редко увидишь! Сами или купили?

– Сам.

– Ого! В вас искра божья, без сомнения. А всяких больных душою не слушайте, не обращайте на них ровным счетом никакого внимания. Их так много стало в городе в последние годы… Эх!

– Спасибо, – растеряно пробормотал я. – Не купите?

– За что мне? – старик засмеялся. – Мне б на хлебец сегодня насобирать.

Словом, люди проходили мимо, останавливались, спрашивали, смотрели.

Один бывший студент бросил взор надменно и сказал, что видел таких уйму, когда бывал за границей, что в этом существе нет ничего удивительного.

– Тоже мне невидаль! – заключил он и пошел дальше.

– Иди-иди, кутила, – не выдержал я и крикнул ему вслед. – Пока не напоролся на мешок с кулаками.

Чудно, но противный вид Фацеции не отталкивал девушек, даже напротив, они подходили чаще других, просили погладить или поиграться с ней, просили взять на руки. А Фацеция благодарила их своими красивыми грустными песнями.

Так я ходил на площадь целую неделю, пока в субботний день со мной не случилось одного весьма и весьма неприятного обстоятельства.