– Именно. Это величайшая трагедия, грустнейшее роковое совпадение. Понимаете, есть мужчина и женщина, мать и сын. Она – главная любовь всей его жизни, и ему все время кажется, что она испытывает к нему недостаточно сильные чувства. А мать, к сожалению, любит его по учебникам: знает, как надо, как правильно, как материнский долг велит, но сердце свое при этом не слышит. Теперь прибавьте к этому садистские наклонности сына – он получает удовольствие только когда издевается над предметом своей любви и видит ее сильные эмоции – раздражение, гнев, отчаяние. И все это на фоне крепнущего у матери чувства вины – она во всем винит себя: недостаточно внимания уделяла, неправильно воспитывала, во время беременности нервничала… Получается замкнутый круг: чем больше он изгаляется, тем более виноватой она себя чувствует, тем крепче его власть над ней, тем более изощренными становятся издевательства.

– И что же с этим делать? – уже заинтересованно спросил участковый, у которого тоже был сын – лоботряс и любитель повыпендриваться.

– Что-либо менять уже поздно. Да и вряд ли это было вообще возможно – человек родился с потребностью причинять боль окружающим. Жаль, что вся его злая энергия сосредоточилась на матери. Стереотип отношений сложился устойчивый, сломать его ей не под силу. Единственный выход – бежать. Иначе… Все печально. Пока он добивается нужной реакции, бросаясь на пол и закатывая истерики. Через пару лет он изобретет что-то более действенное. Не дай бог, если в семье есть младшие дети или домашние животные – им не поздоровится. Мальчик обеспечит наилучшие условия для возникновения нечаянных увечий и прочих неприятностей – все, лишь бы ранить мать. Наконец, ради того, чтобы сделать ее совсем несчастной (напомню, именно это приносит ему радость), он примется за эксперименты с собственным здоровьем и даже жизнью – как бы болезненно это не было. Заключительный прыжок этого подростка с крыши – еще легкий исход. А скорее всего, будет следующее: классе в девятом-десятом мальчик возьмет отцовское охотничье ружье и перестреляет десяток одноклассников и учителей. А потом отправится в тюрьму или в психушку, получив полное удовлетворение от того, что горе матери безутешно. Вот такая перспектива.

Юрий Николаевич поежился. Такого бреда ему давно не приходилось слышать. Этот долбанутый психолог, похоже, сам псих. Надо обратить на него внимание, понаблюдать. А то, не дай бог, укокошит кого-нибудь ради спасения мира. И будут у Дружинкина на участке неприятности.

– Вы знаете что, Вениамин Алексеевич? – обратился он к собеседнику любезно и даже дружелюбно. – Вы идите домой. Работайте в своем этом… ОАО… с покойниками, у вас ведь с ними все хорошо получается?

– Да, великолепно, – радостно откликнулся Редин. – Намного эффективнее, чем с живыми.

– Вот-вот, великолепный вы мой, идите к своим клиентам. А в поликлинике больше не выступайте. И вообще нигде не выступайте, люди сами разберутся. Ну кто вас просил влезать? Какое вам дело, что там дальше будет с этой мамой, с этим мальчиком, с его одноклассниками? Занимайтесь своим делом, хороните, закапывайте… как положено, короче.

Вениамин Алексеевич понял, что аудиенция окончена и поспешно встал.

– Хорошо, – забормотал он, отступая к двери. – Я бы и не подошел… не лез бы… но как же так – я знаю и могу предупредить, но не сделаю этого? Вот и вы, Юрий Николаевич… не верите мне… а я ведь и вам хотел помочь… кое-что посоветовать…

– Идите уже, идите, – мягко, но категорично подтолкнул его к выходу Дружинкин. – Милиция, то есть, тьфу ты, блин, полиция, закрывается. Прием окончен.