Многочисленный поезд раздвоился; всадники и повозки разделились: одни продолжали следовать вперед, другие возвращались в Толедо. Не входя в колесницу, которая должна была отвезти ее обратно, королева готов остановилась на краю дороги и, устремив взоры на повозку дочери, стояла неподвижно и все на нее глядела, пока повозка не скрылась в отдалении за изгибами дороги[41]. Галесвинта, грустная, но покорная своей доле, продолжала путь свой на север. Ее свита, состоявшая из вельмож и воинов обеих наций, готов и франков, проехала Пиренеи, потом города Нарбонн и Каркассон, все еще не выходя из пределов Готского королевства, владения которого простирались до этих мест; потом, через Пуатье и Тур, она направилась к городу Руану, где предназначено было совершить бракосочетание[42]. Перед воротами каждого большого города поезд останавливался, и все готовилось к торжественному въезду: всадники сбрасывали с себя дорожные плащи, снимали оружие со своих коней и вооружались щитами, привешенными к седельной луке. Невеста нейстрийского короля оставляла тяжелую дорожную повозку и садилась в парадную колесницу, окованную серебром и возвышавшуюся в виде башни. Современный стихотворец, у которого заимствованы эти подробности, видел восшествие Галесвинты в Пуатье, где она несколько дней отдыхала; он говорит, что все удивлялись пышности ее экипажа; но о красоте ее[43] он не упоминает.

Между тем Хильперик, верный своему обещанию, развелся с своими женами и распустил любовниц. Даже Фредегонда, самая красивая и наиболее любимая из всех, которых он возвел в королевский сан, не могла избегнуть общего изгнания; она покорилась с притворным самоотвержением, с такой готовностью, которая могла бы обмануть человека более хитрого, ежели король Хильперик. Она, казалось, искренно сознавала и необходимость развода, и непрочность союза короля с такой женщиной, как она, и обязанность уступить место королеве, действительно достойной этого сана. Она только выпросила, как последнюю милость, не покидать дворца и вступить по-прежнему в число женщин, составлявших королевскую прислугу. Под этой личиной смирения скрывались глубокое коварство и женское честолюбие, которых нейстрийский король нисколько не стерегся. С того дня, как ему припала мысль жениться на королевской дочери, ему казалось, что он уже более не любит Фредегонды и не замечает красоты ее; душа его, как и всех вообще варваров, не была способна к восприятию вдруг разнообразных впечатлений. Итак, без всякого тайного умысла, вовсе не по слабости сердца, но просто от недостатка рассудительности, он дозволил прежней своей возлюбленной остаться при себе и в том же доме, где должна была поселиться новая его супруга.

Бракосочетание Галесвинты было отпраздновано с такой же пышностью и великолепием, как и сестры ее, Брунгильды, и даже оказаны были новобрачной необыкновенные почести; все нейстрийские франки, вельможи и простые воины, клялись ей в верности, как самому королю[44]. Став полукругом, они обнажили мечи и, потрясая ими в воздухе, произнесли старинную языческую клятву, обрекавшую острию меча того, кто нарушит слово[45]. Наконец сам король торжественно повторил обещание супружеской верности и постоянства; и, возложив руку на раку с мощами, он поклялся никогда не разводиться с дочерью короля готов, и, пока жива она, не брать себе другой супруги.

На брачных празднествах Галесвинта в обращении с гостями отличалась любезностью и добротой; принимала их, как будто давно была с ними знакома; одним предлагала подарки, других приветствовала кроткими, ласковыми речами; все уверяли ее в преданности и желали ей долгой и счастливой жизни