Да не умничаю я, не достаю левой рукой правое ухо, а…

Хорошо, хорошо, не будем больше об этом, лучше опять – к дневнику.

«Сегодня, чтобы отвлечь мою исстрадавшуюся подопечную от тягостных мыслей, повела на фильм Тарковского «Жертвоприношение», а когда шли домой, снова услышала:

– Вот и фильм этот… Словно подсказывает: а зачем жить?

Попробовала даже выругать её, а она… Когда привела домой, сразу легла на тахту и отвернулась к стене. Подошла, присела рядом и, чтоб отвлечь от вопроса «зачем?», стала расспрашивать о работе, а она опять:

– И всё же, Тетьаль, скажите: а зачем жить, для чего?

И пришлось суемудрствовать: смысла жизни как такового вообще нет… даже более умные головы не нашли ответа на этот вопрос… перед человеком должен стоять только выбор: как жить… Слушала, успокаивалась понемногу… Да-а, ошибку я сделала, что повела её на этот фильм, рано ей – такое…»

А ты и вовсе заснула на нём? Ну, может и лучше было б Настю – на другой… Ага, на «Новые приключения Шурика» или «Пёс Барбос…», но тогда они не шли в кинотеатрах, вот и… Ладно, отвлеклись мы с тобой, читаем дальше.

«И всё же в субботу собралась Настенька к Пашке, а я даже и не попыталась отговорить её, ибо знала: не послушает. Перед уходом забежала ко мне и улыбнулась грустно:

– Тетьаль, пожелайте мне ни пуха, ни пера.

А вечером сидели с ней на кухне, и она рассказывала: приехала к Пашке, позвонила. Вышла его сестра и сказала, что его нет дома. Хотела сразу уйти, но тут высунулась мать и затащила к себе.

– Посидели мы, поговорили… – Настенька смотрит в окно, на иву, что растет как раз напротив моего окна: – Спросила: буду ли я поступать в Университет? Сказала, что поеду, а она вдруг и говорит: «Если поступишь, то приди, скажи». – И всё так же смотрит на верхушку ивы, но губы ее… Вот-вот заплачет! Но сдержалась: – И почему-то меня это сразу резануло: значит, знают, что Пашка меня бросил.

Оборачивается ко мне, смотри в глаза, а я… А я будто бы эдак легко-о, как ни в чём ни бывало восклицаю:

– Ну, бросил, так бросил, – и даже выдавливаю на лице улыбку: – Дурак, что отказался от счастья. – И снова улыбаюсь, но уже искренне: – Настюша, да найдешь ты себе друга лучше Пашки! Ты только верь в себя! – Она дернула плечом, горько усмехнулась, но я не унялась: – Ты же красивая, умная, будь еще и гордой!

Ничего не ответила моя исстрадавшаяся девочка. Поднялась, засобиралась к себе, а когда прощалась, взглянула виновато… и почему виновато?»

Ну, может и извинялась за «своё дурацкое поведение». Но Раис, почему непременно «дурацкое», объясни? Влюблённая, страдающая… и не с кем посоветоваться потому, что мать бросила. Ну, хорошо, не бросила, а предоставила свободу. Но в её годы от такой свободы может повеять холодом и случиться беда.

И хорошо, я рада, что с твоей ничего не случилось, что у неё «всё тип-топ»: и дом, и денежный муж, дети… Но давай вернёмся к Насте.

«Снова я – у Настеньки. И снова встречает заплаканная, ложится на тахту, но розового зайца уже не обнимает, а сидит тот на спинке тахты, свесив голову набок, отчего кажется, что улыбка его погасла. Сажусь рядом с ней, глажу по волосам и слышу.

– Ну за что мне такое горе? – и рыдает. – Я же никому плохого не де-елала!

Как помочь, чем? И тогда, – может это подействует? – опять начинаю ругать Пашку, а она:

– Никого больше так не полюблю, как его! – сдёргивает зайца со спинки тахты и прижимает к груди.

Опять стараюсь пробудить в ней гордость, и опять говорю и говорю, что она достойнее, умнее его, что он – так, мальчишка неразумный, если отказывается от такой красивой, доброй и умной дивчины. Немного помогает… хоть плакать перестаёт, но тут же слышу: