Компания хохочет, ну надрывается, слушая уморительный рассказ. Иван Палыч, как скала, недвижим и серьезен. И даже хмур. Но вдруг, когда нет и тени смешного, взорвется неожиданно смехом. Иван Палыч – совершенный красавец, – сказала так одна дама. Синеглазый с ослепительно-черными густыми волосами. Сам он об этом не знает и никогда, конечно, этим не пользовался. И вообще он постоянно в своем мире.

У меня сидит художник Калугин. Приходит Иван Палыч.

– Знакомься, – говорю. – Калугин Саша – художник.

Сели пить чай. Тут Иван Палыч:

– А из Калуги давно?

– Да нет, Иван Палыч, Саша живет в Москве, Калугин – его фамилия.

– А… ясно.

Через десять минут:

– А я в Калуге бывал. Вы что, родом оттуда? Я-то муромский.

– Да нет, Иван Палыч… – пришлось объяснять все снова.

И так в течение вечера он интересовался: ходят ли в Калуге трамваи, много ль в калужских лесах грибов, как часто ходят до Москвы электрички. И где-то на пятый-шестой раз он наконец-таки усвоил, в чем дело.

Из дома вышли все вместе, и, прощаясь у метро, Иван Палыч крепко пожал Саше руку и…

– А в Калуге-то в каком районе живешь? Я его, город-то, хорошо помню.

Когда Иван Палыч впервые взял в руки карандаш… (нет, поправлюсь, карандаш – Боже упаси; чернила, тушь, фломастер – любой материал, который нельзя исправить), ему было сорок пять. Первые его рисунки были беспомощно, можно сказать, безнадежно уродливы. Но при этом он удивительно точно ухватил суть стоящей перед ним задачи. Он точно знал, куда идет. И хотя Ситников иногда смеха ради называл его Ишаковым, Иван Палыч сориентировался как стопроцентный прагматик. Но главное, он сразу стал сознавать себя художником так же серьезно, как и кровельщиком.

Иван Палыч особенно увлекся рисунком, а в рисунке, в свою очередь, его интересовала форма. Рост шел великаньими шагами. За короткий срок неумеха превратился в большого мастера. Он виртуозно изображал парящие (как в безвоздушном пространстве) фигуры в самых невероятных ракурсах. Но по-настоящему его захватило рисование живых людей – с натуры. Рисовал он повсюду: в парках, кафе, в трамвае, в магазине, сберкассе: рисовал бы, наверное, и в кино, если бы кино показывали при свете. Сам рассказывал, как начал рисовать человека в автобусе (стоя) и не заметил, как выходящая толпа выволокла его за собой на улицу, и он бежал за автобусом, продолжая рисовать. Охапками покупал альбомы, блокноты и в день изрисовывал по несколько штук.

Изображая живого конкретного человека, он видел в нем сидящую, стоящую, лежащую форму или набор разных форм. И, несмотря на отсутствие лиц и других мелких деталей, фигуры его были удивительно живые. Его формализм преобразовывался в живую материю. Плюс своеобразная фантазия. Сидит такая вот дамская фигура; без лица, без рук, без одежды, но на голове навороченная шляпа, а на плече птица – не то попугай, не то дятел. На коленях у нее может оказаться сумка, из которой торчит голова змеи.

Ну, фантазером-то он был от Бога. В одно лето Иван Палыч подрядился в качестве рабочего восстанавливать церковь, кажется, на Валааме. Закончив работу, получил деньги и на теплоходе направился в Питер. К Питеру подходили утром, солнце жарило уже вовсю. На Зимнем с карниза грозно застыли выстроившиеся в ряд бронзовые фигуры. И Иван Палычу показалось, что все они глядят на него.

Теплоход медленно тащился вдоль дворца. А ОНИ все глядели, кололи его взглядом.

Иван Палычу стало трудно дышать, расстегнул рубашку. И вдруг понял – ЖДУТ ЕГО РЕШЕНИЯ! Теперь все зависит от него. Дальше все развивалось стремительно.

– Перво-наперво сменить флаг… Да, да, конечно, флаг… и мир изменится.