Скандал ее, видать, отрезвил (второе дыхание), и у дома она вылезла сама и почти не качаясь. Тут-то как раз и был момент улизнуть, но она потребовала доставить ее до двери.

Ладно.

Действительно протрезвела, даже достала ключи. Я уж было наладился к лифту, но она вцепилась мне в руку изо всех оставшихся сил – ты должен со мной выпить по рюмке, на прощанье.

Знаете, я раз в деревне видел, как мужик тащил барана за рога, тот так упирался отчаянно: крутил этими самыми рогами, делал прыжки в разные стороны, застывал в мертвой стойке… ну прямо как я перед ее дверью.

Мужик тогда, помню, победил.

Ввалились в квартиру, она сразу закричала:

– Аня, Аня (вбежала девчонка), у нас гости. – И тут же: Держи его, он хочет убежать.

Я никак не мог сообразить, как это у нее могла быть пятнадцатилетняя дочь, когда ей самой на вид чуть больше. Ну да, тип такой: нежно-белокожая, как сметана, с волосами цвета пшеницы на солнце, глазки незабудками – такие до 50 – и всё девочки.

– Анюта, стаканы тащи.

Дочка, та с лица-то не такая видная, как мать, но комплекцией превзошла по всем статьям. И уж мужик к ней ходит, мент, говорили они.

– Во-во – ихсельраты, – вставил Счастливый.

– Я опять ей – не пью я, вы же знаете.

– Ну так посидишь.

Они разлили оставшееся и разом выпили.

– Вот так вот с ангела́ми-то, – посочувствовал Второй.

– Не помню, как и ноги унес.

– Ну и слава Богу, – сказал Счастливый, – руки-ноги целы, голова на месте, карманы не вывернули – радуйся и не попадайся в другой раз. А сейчас-то далеко едешь?

Отказчик ткнулся в окно и тут же повернулся обратно:

– На дачу, бегонии сажать… Сама-то ведь ничего не умеет.

Василий Ситников – профессор своей контракадемии – умаялся. С утра принимал гостей, учеников, журналистов и еще всякого не пойми кого… За окном уж сумерки, а во рту за весь день – кружка чая. Разогрел вчерашний фасолевый суп, бухнул туда ложку подсолнечного масла и с наслаждением уселся за стол (впервые за день). Столом служил здоровый пень, на которых мясники рубят мясо. Горячий пахучий пар из глубокой миски щекотал ноздри, и нежная распаренная фасоль в ощущениях уже сладко ползла по горлу. Ожидая, когда суп остынет, Ситников сидел не включая света. Наслаждался сумерками, наступившим покоем, чувствуя, как исходит из ног усталость.

Стук в дверь сломал драгоценную минуту. В полутьме Ситников открыл дверь, пропустил неизвестного визитера вперед, зашел сам, уселся за свой стол и указал гостю на стул рядом. Молчание. Затем:

– Это вы Ситников? – с непонятной угрозой в голосе.

– Я…

И тут страшный удар кулаком по столу (в пень то есть). И подставка, и миска с супом полетели в разные стороны.

– Вы будете меня учить?!

– Буду, буду, что ж вы так переживаете, родной мой, присядьте вот, успокойтесь – всё в наших руках.

Гость немного успокоился, уселся.

– Ушаков, – представился гость. – Иван Палыч…

Дышал он по-бычьи, тяжело, извергаясь спиртовыми парами. Хозяин терпеть не мог пьяных в своем доме, но момент был упущен, приходилось смириться.

– Я кровельщик шестого разряда, – продолжал гость. – Крыши крыл, ведро могу сделать, а в лагере искусством занялся, чеканку выбивал. Но не повезло: только разошелся – срок кончился; да что там два года. Дали бы лет пять, вот я бы развернулся. Вернулся в Москву, мне говорят: «Учитель есть». Так вы будете… – нарастающим голосом и опять поднимаясь…

– Буду, буду, буду. Только не волнуйтесь, хоть сейчас начнем.

– Завтра!

– Завтра так завтра.

Так появился у Ситникова лучший его ученик.

В своем кругу как? – Петя, Миша, Коля, а его только Иван Палыч. Родом из древнего Мурома. Насквозь весь своеобычный, как кристалл-самородок.