– Хотите угодить новому дню?

– Куда там! Просто забавно. Озяб? Чего-нибудь выпьешь? Портвейна?

– У меня денег нет, такая история.

– Это не худший вариант. У кого денег нет, у кого ума, у кого памяти, у кого стыда. Соседи тут неподалеку… жена приказала ему деньги добывать. Вот он и добыл, а заодно – сифилис, и дырку в совести, и новые черты лица, каких мама не рожала, и пистолет под мышкой, и такое несчастье посреди голых девок, что хоть волком вой. Она ко мне прибегает: «Корней Корнеич, ты напомни ему, каким он прежде был!» Ишь, лиса! Так он прежний тебе не нравился!

Во время этого разговора я машинально смотрел на подшивки газет: Правда, Комсомольская правда, Пионерская правда, Женская правда, Ждановская правда, Вечерний Жданов, Коммерческая правда, Криминальная правда, Неправда. Разговор мне показался любопытным, но все же смогу я здесь переночевать или нет? Во второй комнате стоял черный рояль, под которым сиял белый ночной горшок без крышки, словно рояль мог обмочиться.

– Это инсталляция, в честь Бетховена, – пояснил дед. – Именно так располагались два этих предмета в его комнате. Только у него горшок бывал полный.

Последняя комната была замусорена детскими игрушками и мелкими предметами. Экскурсия завершилась. Дедушка тем временем примостил на столе возле подшивок бутылку портвейна №13 и два гранёных стакана.

– Извини, что не коньяк.

– Ну что вы, что вы. А при чем тут Бетховен?

– Его нам очень не хватает. Жданову не хватает ярких личностей. В связи с этим совет краеведов предложил вешать на домах мемориальные доски «Здесь не жил Есенин» или «Дом памяти о встрече Пушкина с Гоголем в Царском Селе». Видишь, они встречались не здесь, но иначе мы вообще останемся вне истории.

– Н-да, – сказал я, чего-то не понимая и тревожась, как тревожится шахматист, не видящий опасности в ходах противника. – Неужели здесь не происходило ничего интересного?! – спрашиваю отчасти из вежливости.

– Надо бы тебе самому порыться в архиве. Погоди, я печку затоплю.

Шаги хозяина, скрип двери, грохот поленьев; печь выходила сразу в четыре помещения: в прихожую, газетную, рояльную и детскую. Вскоре в печи зашумел огонь, за окном стемнело, наш стол накрыла волшебным светом, как шатром, лампа в желтой юбке, свисающая на длинном проводе с потолка.

– Вот, скоро тёпло будет, – шаркая тапками, подошел к столу, сел и большим пушистым ухом прислушался. – Тсс!

– Что там?

– Показалось. Но скоро всё равно придут.

– Кто?

– Поди сюда, я тебе покажу, – он подвел меня к стене с фотокарточками. – Вот эти скоро заявятся. Когда ждешь чего-то страшного, оно приходит ещё страшней. Поэтому я стараюсь не думать.

На одной карточке стоят трое мужчин, один из них держит чемодан. Другая фотка была обрывком: молодая и, судя по верхней губе и ноздрям, скандальная женщина указывает рукой куда-то, но там карточка оборвана.

– Вот так наша с ней жизнь и оборвалась, – сказал старик.

Дешёвый портвейн поймал в себе жёлтый свет лампы и заиграл янтарем. Мы чокнулись за встречу, выпили, в этот момент вздрогнула запертая уличная дверь. Старик поперхнулся. Там постучали. Он как-то несчастливо пошлёпал открывать.

– Здрасте, здрасте! Мы ищем чемодан, – в комнату вошли двое вроде бы знакомых мужчин.

– Чемодана у меня нет, – терпеливо, как врач, сказал старик. – Чемодан унёс ваш третий компаньон.

– Можно посмотреть в комнатах?

– Пожалуйста, только ничего не трогайте.

– Нам чужого не надо. Нам нужен чемодан, там рукопись романа, мы втроем написали бессмертную вещь, но теперь он один завладел. Гений и злодейство соприкоснулись.

– Сожалею, но судьба литературного шедевра мне неизвестна, – старик услужливо провёл их в комнату с белым горшком и роялем, затем в комнату писем.