Его взгляд, скользнув по толпящимся молодым девчатам, изредко задерживался на Аглае, когда та специально вечерами, принарядившись, словно тень, проплывала мимо, надеясь на внимание Ивана. При виде Аглаи он взмахом руки подзывал ее присоединиться к хороводу подружек, весело смеясь. Но, в миг забыв о ней, он переводил взгляд на веселых деревенских хохотушек, которые требовали внимания и просили что-нибудь сыграть на гитаре и спеть.

А она наивно грезила о том, как он, пораженный ее появлением, подхватится, отбросив всех своих юных поклонниц, и бросится за ней, увлеченный ее красотой.

Но сердце Ивана оставалось глухо к девичьей красе. Он, конечно, не мог не признать ее прелести, но она отзывалась в нем лишь холодным, отстраненным восхищением, как при взгляде на древнюю красивую икону – подобно взгляду, исполненному почтения, но лишенный тепла и живого чувства.

Его сердце тянулось к простым, земным девушкам, чьи речи были лишены вычурности, и в ком не было и намека на колдовство, которым, как ему казалось, дышала Аглая.

Аглая в тайне наблюдая издали за Иваном, задыхалась, когда слышала его смех, адресованный другой. Каждое мимолетное прикосновение отзывались в ней мучительной болью пронзающей душу.

Она уже не в силах была совладать со своим мучительным чувством, и готова была отказаться от бабушкиного дара, пожертвовать могуществом ради призрачной возможности быть рядом с ним, но ледяной обруч страха сковывал сердце. «Нельзя любить», – шептал в голове предостерегающий голос бабушки, звучавший как заклинание, одновременно оберегающее и проклинающее.

Иван оживал в её снах, сотканных из солнечного света и аромата луговых трав. Там они, рука об руку, неслись по ковру цветущего разнотравья, а он, подхватив её на руки, кружил в вихре безудержного смеха, эхом разносившегося по бескрайнему полю.

Реальность же являла себя в скромных встречах на пыльной проселочной дороге, когда Аглая спешила к реке с ворохом белья или шла из леса с ягодами и травами для лечебного снадобья.

Иван приветствовал её лёгкой, дружеской улыбкой, словно старую знакомую, не более. Мог подолгу разговаривать приветлтво и ласково, заглядывая в ее синие глаза. Он вел себя легко и непринужденно, подобно тому, как он общался и с другими девушками. И от этой нарочитой приветливости в её сердце начинали скрести острые когти тоски.

***

Настойка от головной боли и разбитых надежд

Однажды вечером, когда сумерки уже крадучись растекались по улицам деревни, к Аглае вихрем ворвался Иван.

Сердце ее встрепенулось, а щеки вспыхнули нежным румянцем зари.

Аглая, в тайных мечтах своих, уже видела Ивана, склонившего голову в пылком признании. Она представила, как его равнодушие, которым он так долго терзал ее душу, обернулось потоком страстных слов. Но хрупкий замок ее грез, сотканный из девичьих надежд, вмиг рассыпался в прах, когда Иван, как и все остальные жители деревни, обратился к ней с обычной просьбой о помощи.

– Помоги, Аглаюшка, матери моей совсем худо. С самого утра голову ломит, – взволнованно проговорил Иван, и синие глаза его, полные мольбы, словно два сапфира, пронзили Аглаю, вырвав из зыбкого плена грёз.

– Что? – очнувшись от своих наивных мечтаний, Аглая бросила на Ивана затуманенный взгляд.

– Матери моей плохо! Ты сможешь помочь?

– А что с ней? – рассеянно отозвалась Аглая, еще не совсем вернувшаяся в реальность.

– Да говорю ж тебе, голову ломит. Может вчера на солнце перегрелась? В район сейчас – далеко трястись. Мне баба Марийка к тебе посоветовала обратиться, – тараторил Иван.

Аглая, будто вспорхнув, метнулась на кухню. Там, словно алхимик, принялась собирать свои снадобья: пузырьки с настойками, пучки целебных трав, – всё, что могло унять изматывающую боль.