Тишина такая оглушающая…я боюсь лишний раз вздохнуть, клянусь! Лишь смотрю на него и спрашиваю: папа, за что? За что ты так со мной?…

А он властно переводит на меня взгляд и слегка улыбается.

- Василиса, проводишь нас? Не волнуйся, Иван. Пока мы не договоримся, я не стану предпринимать никаких шагов. Сказал же — у тебя есть время, а я свое слово держу.

Видимо, нам дали добро. Я этого точно не знаю, но по жесту отца понимаю — иди, и я иду. На ватных, негнущихся ногах. Иду за ним по когда-то нашему дому. Следую по пятам. Если честно, то сама до конца не понимаю, что происходит, и я правда надеюсь, что это все — блеф. Шутка. Но…

Когда мы выходим за пределы территории, он сразу отдает команду маме, и та направляется к машине.

Не оборачивается.

Лишь на миг, когда открывает дверь, но этого мига достаточно, чтобы я все поняла — теперь точно: не будет спасения. Никакого спасения не будет…

Папа тем временем смотрит на меня с ухмылкой, а потом снимает с плеч пиджак и накидывает на меня.

- Холодно, ты простудишься…

З-забота.

На самом деле это «С-сарказм» или «У-унижение». Ему на меня наплевать. Правда, наплевать. Я, когда поднимаю глаза, полные слез, сразу это вижу, поэтому не тянусь и не умоляю: знаю — бессмысленно.

Он «ласково» стирает упавшую слезу.

- Ну, Василиса, не плачь. Успокойся. Все будет хорошо.

- Нет, не будет… - еле слышно шепчу, а он подходит ближе и обнимает меня.

Только это, опять же, не объятия вовсе — это пытка. Он словно вонзает в мою душу все свои шипы разом…

- Зачем ты ему это сказал, папа? Зачем ты…рассказал ему…о том…зачем?

Слышу тихий смешок, а потом вздрагиваю, когда он находит мое ухо и шипит, хуже той змеи:

- Ты это все заварила, маленькая, зарвавшаяся сука. Жалкое ничтожество…Из-за тебя мое дело висит на волоске. Это все ты… Ты привела его в наш дом, и теперь ты будешь платить за дело рук своих, Василиса.

- Он же убьет меня…

- Есть участь гораздо страшнее смерти, и я надеюсь, что он сожжет твою блядскую душу дотла. Сраная предательница.

Отец отстраняется и снова дарит фарфоровую улыбку и утирает слезы с лица.

- Улыбайся. Кто захочет взять тебя в жены, если ты будешь плакать? Все будет хорошо. Он обязательно согласится, Василиса.

Кивает, продолжая играть нежного и заботливого отца. Но это все действительно игра. Шепот — правда. Вот она правда…я вижу в его глазах ту ненависть, которую он копил все эти годы, и знаю: все, что было сказано — специально было сказано. Он не хочет мне счастья, не желает добра, и если Ваня меня убьет — он будет только рад. Он для этого все и сделал…

Отец отрывается от меня и дарит последнюю улыбку, которую теперь я вижу, как она есть — оскал, это именно оскал! — и уходит к машине.

Садится.

Даже не оборачивается. Даже на миг…

А потом уезжает.

Задние габариты горят, унося вместе с собой последний оплот надежды, а я так и стою посреди улицы и зачем-то кутаюсь в его пиджак.

Мне ведь не хочется верить, что можно вот так, и я так сильно хочу вспомнить хоть что-то хорошее, но не могу.

Ни одного теплого воспоминания, связанного с ним у меня будто бы, и нет. Но есть другие…связанные с тем, кто тихо подходит ко мне со спины.

Я все еще чувствую его приближение интуитивно. Будто душой…

Ваня медленно стягивает с моих плеч отцовский пиджак и отбрасывает его в сторону, а сам прижимает к себе за бедра.

И снова шепот. Снова правда…

- Видишь, как легко он продал тебя, лисичка? Больно, наверно, да? Когда тот, кого ты любишь, тебя продает?

Я вздрагиваю, когда он прикусывает мочку моего уха, а машина скрывается за поворотом.

Ну вот и все, собственно.