Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь.
А. Блок
Дорога снова вверх и вниз
то полем, то примолкшим лесом.
Холодный май совсем раскис,
и кто его назвал повесой —
он так же грустен, как тогда,
когда сошел сюда впервые,
где стих прозрачен, как слюда,
и избы серы, как Россия.
Лишь солнце, выглянув на миг,
из ветел вырвет желтый локон —
и в прятки… Редкий птичий крик,
но, вроде, ничего от Блока.
Природе не присуща лесть —
мы все надумываем сами…
– Вот это Блоково и есть, —
какой-то голос вдруг за нами. —
А дом сожгли и по дворам
порастащили, что осталось.
Тогда какая в людях жалость,
не то что дом – свалили храм!
Да что там…
Женщина ушла.
И мы одни. И одиноко.
И даль печальна и светла.
И, вроде, ничего от Блока:
ни указателей, ни стен,
куда бы глазу упереться.
Но отчего-то бьется сердце,
как птица, тянется на крен,
хотя и сгинуло давно
то время, разве ностальгия
нахлынет памятью…
Россия!
тебе иного не дано,
твой лик – леса, заглохший луг
и камень с тайною глубокой,
где, вроде, ничего от Блока,
и всюду он. Замкнулся круг.
О ней…
Хоть майское солнце дороже
разгула июньских дождей,
хоть ждать не дождаться, а все же,
а все же – все мысли о ней.
О ней, возмущенной, да тихой,
ввалившейся в прежний застой,
принявшей и счастье, и лихо
в бескрайний простор полевой.
О ней, в полусне и задоре
притихшей от грозных рацей
со скрытой улыбкой во взоре
на добром, скуластом лице.
Голоса из ниоткуда
(Строителям нынешней дороги Сургут – Уренгой)
А по бокам-то все косточки русские…
Н.А.Некрасов
Дорога шла до Уренгоя,
началом смерти был Сургут,
где знали мы, что рельсы скроют
вмененный лагерный уют.
Под лозунгом «Даешь дорогу!»
с лопатой, тачкою простой
мотали сроки понемногу,
вся слава – пайкою ржаной,
с которой вырваться едва ли
из этой адовой тайги.
Нет, мы в героях не гуляли,
мы были родине враги,
хотя всем телом ей служили
до безымянной той версты,
где просто в насыпь нас зарыли,
не тратясь даже на кресты…
Вам, нынешним, трубя победу
в подкупленных ведомостях,
припомнить бы – вы шли по следу,
на наших строили костях.
Вдали от цезаря и бога,
ломаясь сутки напролет,
для нас – в один конец дорога,
для вас – и бабки, и почет.
Готова, вроде… Поезд мчится
по гиблым топям, по лесам —
где нам по ней не прокатиться,
там вы проедетесь по нам.
Подумаешь, какое чудо —
в жопень такую поезда,
как голоса из ниоткуда
и, что страшнее, в никуда.
К сопричастности
Уже раскручивает ландыш
спиралькой парные листы,
но нет тепла. У нас неладно,
хотя виной ни я, ни ты.
Мы те же, кажется, что были
совсем недавно – жизнь назад,
а потерялись, разлюбили…
Иль время движет на распад?
Иль путаней весна: в застое
лишь делать вид, а исполать…
Когда обиды копят двое,
одно лекарство – разорвать
или, сдавая ложь за жалость,
угомониться впопыхах…
Так в холод и весна рожала
надежды в муках и слезах.
И ей в июнь катиться дальше,
разыгрывая гул страстей…
Мы сопричастны той же фальши,
коль как-то притерпелись к ней.
И что роптать, когда природа —
отечества непрочный дым?
Мы только крохи от народа
и пишем в стол, то бишь молчим.
К бродяжничеству
Мне совершенно все равно —
где совершенно одинокой быть…
М. Цветаева
Раздолье русских деревень
порой грешит однообразьем:
собачий лай, гнилой плетень —
что здесь особенного?
Разве
иной страны иной уклад
нам будет менее дороже
лишь потому, что слух и взгляд
привыкли к этому?
И все же
ужель никак не разорвать
те невещественные путы:
речную тишь, степную стать,
лесную глушь?
Что, как раздуты
все эти бредни так давно,
когда другой плыла Россия?
Мне совершенно все равно —
где, с кем…
А если ностальгия —
на плечи старую суму
накину – поминай, как звали…
Что мне, бродяге по уму —
мой кабинет в любом вокзале!