И бреду с тех пор путем свирели: на плече сума,
Сарафан простой, а в сердце вечном – Божья слова сила.
«Дудочке Божьей назначена Господом…»
Дудочке Божьей назначена Господом
дивная светлая доля:
С солнцем смеяться да весело с дугами
радуг утрами дружить,
Соки березы вкушать, растворяться
росинкой июньскими долами,
Зеркалу-озеру верить, гадая на жизнь:
то бишь, жить – не тужить.
Перекликаться в строфе с соловьиным
артистом-солистом,
Соревноваться с волной: кто скорее
достигнет девятого вала,
Да собирать злато истинно – русскою
осенью звонкие листья,
Да не спешить говорить, веря речам
сокровенным, что речка сказала.
Да озариться для музыки грозной
сверкнувшею на небе молнией,
Да наклониться над прудом грустящей
безмолвною вербою,
Да различать все нюансы ноктюрнов, да
что сладко — что солоно,
Да пред рубином заката пронзительным —
пасть таинственной тенью
Музыки, что шелестит до утра
можжевельником да камышами,
Звуками тайны, что никому не откроют
святые от века покровы:
Петь беззаботно те ноты простые, от коих
душе слаще да краше…
И возрождаться-рождаться с каждым
подснежником мартами снова и снова.
«Вот иду я болдинской Москвою…»
Вот иду я болдинской Москвою.
На ветвях слова-шары горят.
И кусты со мною лишь одною
О печали об осенней говорят.
Клумбы, аккуратные могилки,
До весны уснули потаенно.
Хризантемы, словно на прогулке,
День ласкают, сберегая лист зеленый.
День осенний соткан сокровенно
Нитями из злата, жемчуга и шелка.
Серым, синим, матовым, сиреневым
Расшивает день волшебная иголка.
И художник одинокий тайно пролил
Акварели с подоконника неосторожно:
Серый под дождем не высыхает долго.
Будь внимательнее, друг-художник!
Ветер без оглядки побежал по переулку —
Не догнать его, не обуздать, не приручить.
Воробьи заботятся о будущем без умолку,
На бездомье в холода им как прожить.
И Москва, судьбой колец своих заветных,
Околдована, от века и навек окружена,
Воздымает небу светлый лик приветно,
Не чураясь мрака, ветра и дождя.
Я иду красавицей моей Москвою.
Серебром она украшена дождя.
И священной болдинской порою
Злато слов душою собираю я.
«Теперь я знаю, как писали Моцарт и Есенин…»
Теперь я знаю, как писали Моцарт и Есенин.
Миры и звезды поворачивались к ним —
Позируя. И оставалось им создать их слепок,
Не напрягая сердце, душу, чувство, ум…
Все делалось скорей всего без них… За них
Живо-творил, Бого-творил и даже их рукой води
БОГ.
***
Теперь, когда я знаю, как писали Моцарт и Есенин —
Теперь я знаю главное: не опоздать — успеть
Договориться с листьями, чтоб не желтели,
Пока тетрадь достану, чтобы их воспеть.
А желтый лист на белый лист бумаги
Придет и ляжет сам. Теперь не торопись.
Теперь он полон жертвенной отваги
И сам подсказывает — не суетись.
Без суетности вся природа величаво
Заглядывает в чистый лист через плечо:
Она готова. Ты, поэт, готов ли —
Писать душой? Живо-писать ее?
Лишь для тебя не шелохнется лист осенний,
Лишь для тебя струною ветка прозвенит.
И миг, чтоб мир сумел его запомнить —
Тебе он даст себя на миг остановить.
Тебе достанется совсем-совсем немного:
Успеть взять карандаш, перо, тетрадь
И, испросив крестом благословенье Бога —
Писать. Всего лишь — живо-записать!
Тебе останется совсем-совсем немного:
Листок, что осень не успела, кровью сердца обагрить.
Тропинкою, что затерялась в беспредельностях,
Сердца влюбленных страждущих – соединить.
Тебе останется совсем-совсем немного:
Весь мир в добре и зле, как есть он — полюбить.
Тебе останется и уж совсем немного:
Часы, секунды, ночи, дни — забыть.
Тебе останется совсем-совсем немного