– А вы что такое? Обычная СОШ!

Хотелось бы мне посмотреть на учеников обычной средней общеобразовательной школы, читающих в подлиннике Платона, Овидия или Горация! Однажды оказавшись по принуждению на открытом уроке литературы в 9 классе одной школы, я стала свидетелем гордости учителя: ученики коряво, запинаясь, ритмически неверно, но всё же смогли прочесть вслух несколько строк из «Евгения Онегина»! Но тем не менее, когда я говорю «спасибо им», нашему образовательному начальству, я это говорю от чистого сердца без всякой иронии: они позволили нам работать так, как мы считали нужным (я ручаюсь за двадцать пять лет существования гимназии). Они не закрыли нас из-за простого непонимания и нежелания понять, для чего и кому нужно классическое образование. Все эти годы они относились к нам с брезгливой настороженностью, как к убогим или не совсем здоровым, от которых неизвестно, чего можно ожидать. Но нет правил без исключений. Был человек из «вражеского» племени методистов, который тянулся к нам душой, приносил книги по античной тематике, старался всячески втянуть нас в некие вязкие образовательные проекты (видимо, заботясь о спасении наших душ) и так был в целом расположен, что однажды согласился под Новый год сыграть роль «отрубленной» головы Олоферна в живой картине по знаменитой работе Кристофано Аллори «Юдифь». Потом он исчез, и путь его нам неведом. Был ещё один человек «из высших образовательных сфер», о котором с глубокой благодарностью – чуть позже.

Тогда всех этих чувств, нахлынувших сейчас, когда невольно вспоминается вся ретроспектива, я ещё не испытывала. Первое изгнание – первая горечь. Мы совсем не были тогда уверены в успехе и долговечности нашего начинания, но особенно больно было от того, что конец настал так скоро! От неминуемого позора (признания родителям, что гимназию попросту выставили вон) нас спас расстрел Белого дома.

Непосредственно перед воротами нашего прибежища Никольскую улицу перекрыли баррикады. Раздавались редкие выстрелы: продолжать здесь занятия было небезопасно. Двор опустел, и только «Эхо Москвы», оказавшееся в ту пору нашим соседом, вещало не прерываясь.

Я сидела в старинном кресле в нашей опустевшей после кончины бабушки безжизненной квартире (Елена Владимировна Шервинская умерла в мае 1993 года) и молчала. Молчание было тягостным. Что было говорить о том, что потребовало стольких душевных и физических сил и так мало смогло прожить! Помощи было ждать неоткуда. Политические события вряд ли могли позволить кому-либо из власть имущих всерьёз отнестись к нашей мелкой на общем фоне неурядице. Гимназия не была зарегистрирована, так что её кончина прошла бы так же незаметно, как и рождение. Денег не было вовсе.

И тут пришла простая мысль: ведь помещение есть! Чем хуже комната в нашей квартире, служившая ранее рабочим кабинетом Сергею Васильевичу Шервинскому, того класса, что был на Никольской? Мы всегда советовались с дедушкой во всех своих начинаниях, и, когда он ушел в мир иной, эта связь не только не ослабла, но, наоборот, приобрела иные, но явственно осязаемые формы. Я и сейчас ясно представляю, как, узнав о нашем решении, он бы привычно кивнул головой и сказал: «Всё правильно». – Глаза его хитро улыбались.

Забрав свой невеликий скарб, мы переехали из Заиконоспасского монастыря к Новодевичьему, который сыграл впоследствии очень важную роль в нашей судьбе. Дело в том, что тогда в своем молодом наивном неведении и безрассудной смелости мы ещё не понимали и не чувствовали, как неотвратимо, целенаправленно и благостно ведет нас Божия милость. Тогда мы знали твёрдо только то, что дом наш находится напротив Новодевичьего монастыря.