– МЯТЕЖНЫЙ. Ты! Ты взял мое перышко! Верни немедленно. Верни, ты что. Это же… Это мое перышко, Марк, отдай!

Это все было неважно, потому что у Мятежного было ее перышко – мамино перышко. И, конечно, он не послушал Валли, он не был к ней добр. И слава богу. Доброты она вынести просто не могла. Она ему была за это почти благодарна. До этого момента.

– Верни! Я сказала: ВЕРНИ. Это не твое, ты не имел права его брать!

Саша пряталась у себя в комнате – потому что рыдать нужно было именно у себя в комнате, чтобы эти злые волки, эти жестокие люди, ничего не увидели. Чтобы Мятежный не думал даже о том, что она доставит ему такое удовольствие.

Конечно, Саша подняла оба мира своим криком. И сказочный, и реальный, слышно ее, наверное, было даже Кощею в его Ржавом царстве, так она кричала, билась, требовала, налетала на Мятежного с кулаками. Конечно, попробовала вмешаться Валли: «Марк, ты правда его взял? Это не твое, верни, пожалуйста». Мятежный продолжал скалиться, зубы у него были белые-белые, резало глаза. И говорил, что никакого перышка он не видел, а этой истеричке нужно лучше следить за своими вещами. Наверное, уронила в ванну, когда плескалась, ее вечно по два часа нет. Саша бы никогда не потеряла перышко. Оно мамино. Точка.

И потому она сбежала, чтобы не разрыдаться, чтобы никто не видел, потому что перышко, мамино золотое перышко было потеряно, потому что этот придурок куда-то его запрятал, ему было смешно! Потому что он теперь точно его не отдаст.

Саша не плакала после пожара. Но сейчас ревела, как глупая пятилетка. И считала свои перышки, считала, считала. Ей всегда становилось легче. Но сейчас, когда доходила до двадцать шестого, ей казалось, что ее ополовинили.

Снова.

Я хочу домой, пожалуйста, пожалуйста, пусть все кончится. Пусть я проснусь дома. Я так хочу домой. Лучше бы я сгорела тоже. Зато осталась с мамой и папой. Лучше бы я тоже сгорела.

В дверь постучали, и Озерская дернулась к ней, готовая к атаке. Ей никогда не справиться с Мятежным. Никогда. Но на ее стороне огромная ярость. Она попробует все равно. Саша в открытую дверь зарычала, будто голодный звереныш:

– Если ты пришел дальше надо мной издеваться, то…

В дверях стоял Грин. Саша поспешно бросилась вытирать заплаканные глаза, надеясь, что он не заметит. Тогда он был менее бледным, тогда румянец у него был свой собственный. Тогда он был чуть больше здесь. Но все это в ту секунду Сашу занимало мало, ведь на ладони у него лежало ее перышко.

– О боже! – Саша схватила его, еще теплое, согретое его кожей – почему у него такие горячие руки, почему?.. Это неважно, перышко, перышко, мамино перышко! Саша торопливо прикрепила его к браслету, и Грин заговорил осторожно:

– Ты была права. Его Марк взял. Ты… не переживай. Я с ним поговорил. Он больше не будет брать твои вещи. Он вообще не имел права трогать что-то твое. Особенно… это. Это твоей мамы, правда? Это из твоего дома?

Он был самый красивый инопланетянин на свете. Инопланетянин – потому что никто в Центре не спрашивал про дом. Не уважал вещи, привезенные оттуда. Никто не говорил Саше о ее маме. Никто не…

– Да, это мамино. Только… Мятежный ведь твой друг. Я думала, ты такой же. Ты будешь… так же?

Грин покачал головой, у него была непослушная челка, все пыталась закрыть левый глаз.

– Нет, этот разговор ему был даже нужнее, понимаешь? – И Саша понимала. – Тем более это дом. Марк этого не понимает. Для него дом… это немного другое. Для него, скорее, Центр является всем тем, чем был для тебя дом.

Саша недовольно дернула плечом.

– Твой Марк вообще ничего не понимает.