Утратив отчую речь, просыпав её как зерна.
Если очистить от плевел, если отмыть от крови —
что мы потеряли, разлучённые
С рекой и небом, с ветром и степью —
Тогда распустятся белые холодные звёзды,
как душистый качим, вышитый на подоле,
и свет разольётся от них
До ласковых твоих рук, кутающих меня в покрывало,
До голоса твоего, ворочающего незнакомым говором
камни в моей душе – маленькой и смешной,
Ставшей каурым жеребёнком на другом берегу реки.
* * *
Темнота выцветает к лету в ласково-бирюзовый,
Ветер высек на мхе и на камне
Имена забытых богов и самоназваний —
Чувство, когда медное солнце касается глаз,
Слепит до дрожи,
Обещает, утратив сетчатку:
Закроешь глаза – Иркалла – темнота изначальная,
Сквозь неё чудится невесомый свет.
Но ты молод и слеп, пробираешься лишь на ощупь,
Обрывая нелепую пуповину, живой, но трещишь по швам.
Темнота выцветает к лету, обнажая скелетный ил,
Кистепёрую рыбу с распахнутыми глазами, распахнутым ртом —
узнавай в ней Бога, и Сына, и Дух Святой,
И себя – что уносит по половодью
и швыряет на берег вода – мусором.
Слышишь, это весна ступает через глаза —
что уже никого не видят, выжженные Иркаллой,
узревшие бога – что мертв и бессмертен,
узнавшие – темнота выцветает до водности нежной,
до почек на вербах.
* * *
Дождь простынь стелет.
Молочное небо – перевёрнутый ковш.
Негодный детёныш
из-под мамкиной лапы
спустился лизнуть человека
в высокий лоб.
Медовая теплится зорька,
ходит душа по лесу
выворотнем по дремучей травке,
посвистывает – порыкивает.
Говорят, к счастью.
От меня к тебе идёт тенью —
несёт на закорках
купальских костров гарь.
Утром поймаешь двоедушницу за косу.
* * *
На закате,
На пустыре в зарослях иван-чая
Лежало двуострое жало змеиное.
Ночью я ходила выкрасть его,
Не успела – тот его взял,
Кто в дом мой шёл.
Разминулись.
Лето низкими стрекотало тучами,
Я пробиралась сквозь крапиву и борщевик,
Не замечая ожогов,
А тот, другой, убегал вниз по улице
От пустоты дома, где нет меня.
Он баюкал жало, шептал глупые нежности.
Так и кружили по городу:
Я – жало видевшая во снах,
Он – жало взявший наяву.
Случилось потом сесть нам
В один трамвай и выйти
Не на своих остановках.
Я пошла к реке —
Топить горя летучую рыбку,
А он за мной не пошёл.
Всё смотрел в спину
И, кажется, плакал.
Наутро жало нашлось —
Под подушкой.
Я тронула его – действительно,
Острое.
* * *
Зелена луна ноября,
Зеленее навьи луга,
Ночь зияет в резном окне.
Крепче страх князя к ночи,
Сердце тянет его на дно,
Нитку тянет веретено,
Обрывает Недоля лён,
Звонко рядом смеётся Мокошь.
Девка князя лежит в земле,
Тяжелее камней в траве
От сгоревшего нынче града.
Так ступает лугами ночь
И холодной росою прочь
Всё смывает.
Кружит Доля веретено,
Прялки кружится колесо —
И свивается в нитку власть,
И свивается в нитку страсть —
И становится юный князь
Полотном узорным.
Мокошь ходит, подол поджав,
По золе, где был старый град,
Собирает в подол града камни.
Мы отстроим, с золы подняв,
Как пройдёт эта ночь стремглав,
После полночи быть заре —
Нам бы только дожить до дня,
Нас минует тогда сума, юный княже.
Зелена луна ноября,
Зеленее навьи луга,
Ночь зияет в резном окне,
Смерть девицу берёт себе
Вместо князя.
* * *
По жатве,
Сырому плёсу,
По липкой дрёме
Бредёт стрига
Да её сестры.
Лелеют речи —
Вороний грай:
«Дай алтын!
Дай пятак!
Хоть резанку
В ладонь!»
Берите за так!
Чем душа моя не пятак?
Давятся хохотом:
«Коль пришла, всё за так
Отдавай.»
По жатве,
За сырое поле,
Чащобу,
Горный кряж
Бредут стриги,