Хоть календарный яркий март
Раскрыл нездешние мимозы
Зрачками брошенных Астарт.
Люблю последний зимний день:
Еще свободен путь для санок,
Но скоро от зеленых ранок
Взорвется белая мигрень
И будет солнечный феод,
Как сгусток меда, кем–то брошен,
Вдыхать цветок, что припорошен
И ощущать весенний брод.
II
Моя поэзия – гад, ползающий на брюхе;
Но иногда, в его левом ухе
Или на кончике раздвоенного языка
Желобки становятся туги, сухи –
И отверзается новый глаз,
В центре коего желтый алмаз,
И в гранях сжата чья–то рука,
Которая сжигает змеиное тело,
А кожу обращает в крылья,
Ими машут, чтоб встать над пылью,
Целующей извилистое брюхо.
…И новая плоть взлетела –
И проснулась сонная муха.
III
Гори,
гори моя любовь!
Я подойду, святою простотой,
И угли, словно старая свекровь,
Сгребу под юною пятой.
И плазма слижет приговор,
Средь полдня почернеет грудь,
Предотвратил любовный мор
Я в этот праздник; не забудь
Ты, кто идешь вослед её
И шепчешь: Я тебя люблю.
В обнимку с телом, как цевьем.
Тебя я не благословлю.
Мне права свыше не дано
Любить три раза: легкий рок!
Твое как имя? Все равно!
Тебе не мной назначен срок
Взойти на алый эшафот
И, тихо голову склоня,
Сказать устами сладких сот
Что ты любила, не кляня…
23–27.
13 марта 2007 года
1
Когда изогнут рот Земли
Во влажных теневых подтеках,
И множится во многих оках
Небесный рай. И чуть вдали
Не могут тени с белой кожей
Березы ладной совладать;
И дамский смех, что не продать,
Становится сильней, моложе;
Когда школярные подмостки
В обломках девичьих истом;
Каблук, дрожащий под листом
И губ прыщавые отростки —
В соединеньи половин
Превозмогают отчужденье;
Ликуйся, славься вдохновенье
Расколотых в объятьях льдин!
Играйся, первый день весны!
На север тянет небо мглисто;
И мяч, отрада футболиста,
Чешуйки лижет, берестны.
2
Какая польза от стихов?
Ответь мне: брат мой или недруг;
В какие золотые недра,
На дно флаконное духов
Они опустятся – и что же?
Нет, я без слов себя моложе
Ощупываю, ощущаю,
Вне лицемерья завещаю:
Есть счастье высшее писать,
А не писать – еще высшее:
Найдет изогнутая шея
Ярмо, чтобы его бросать.
3
Все плачутся под небом сим:
И праведник, и нечестивый,
Урод, удод и некрасивый,
И лежебок, и пилигрим,
И бандюган, что в лес убогий
Добычу жадную несет,
И балерина, та что ноги
Вытаскивает и трясет
Над сценой, из балетной пачки,
И лодка, атом дав для драчки,
Точнее, ейный экипаж
Тоску берет на абордаж.
Но всё напрасно: развлеченье,
И труд, и слава, и почет:
Не гнется твердое печенье,
Что нам тоска дает взачет.
4
Еще морозное дыханье
Преобращается, как пар;
Еще подпочвы колыханье
Готовит яхонтов пожар –
Но сердце старое раскрылось
Усопшей до зимы зимы;
Что было белым, как–то смылось;
Разгоряченные умы
Покоя не дают ботинкам,
Что взялись за текущий гуж:
Приписывать окружья луж
К неразрисованным картинкам
Асфальта–женщины; она же,
Пока невзрачна и мокра,
Как будто черная икра
Или просроченное драже.
Но пару дней – и соберется
Из троп огрязненных бульвар;
И март, лукавый пивовар,
На мелкий миг охолонется.
5
Вот и послал мне Господь утешенье,
Что своевольным не ведомо вовсе:
Жди от небес терпеливо решенья
И между тем к исполненью готовься.
28–30
2 марта 2010 года
1
Поют ли птицы в царстве мертвых?
Не только. Также пляшут. Но
Свет, прислан из турецкой Порты,
С белилом тусклым заодно.
В шеренгах птицы крестовые,
В затылках их табличный бум.
И дерева, едва живые,
И треплет их озимый шум.
Старуха–Смерть, с клюкой и сумкой,
Всё шепчет под ноги себе.
И некто молод, с тайной думкой,
В цветах положен во гробе.
А за оградой – ковш и слякоть,
И суета пока живых.
…И хочется мне петь и плакать,
И обонять ячменный жмых.
2
Скажи мне, Господи, кончину
Моих к закату павших дней.